Творчество с д довлатова традиции и поэтика анекдота

Обновлено: 04.11.2024

Повести Сергея Довлатова автобиографичны и, на первый взгляд, больше походят на документальные произведения, чем на художественные. Но это сознательный приём, это поиск формы, поиск своего пути в литературе. Стоит только вчитаться – открываешь целые россыпи ярких художественных образов, поражаешься богатству речевого материала. Внешне непритязательные, напоминающие очерки, произведения Довлатова выдержаны в лучших традициях очерковой прозы Глеба Успенского и Владимира Гиляровского. Это как бы синтез художественной речи и публицистики.
Слияние литературных жанров – характерная черта любого переходного периода, когда уже закончился старый век, но еще не наступил новый. (Хронологические рамки тут не в счёт. Век заканчивается тогда, когда исчерпаны его потенциальные возможности). В такие моменты закладываются основы новых форм и отношений во всех областях жизни, в том числе и в литературе.
Сергей Довлатов смело ломает границы прежних, устоявшихся жанров. Помимо публицистики он вводит в свою прозу и черты сатиры и юмора. Правда, эта тенденция наметилась и до него. Еще в начале XX века она прослеживалась в творчестве Михаила Булгакова, Анатолия Мариенгофа и некоторых других писателей. Последнее время в чистом, так сказать дистиллированном виде сатира и юмор всё больше становятся достоянием эстрады с корифеями этого жанра: Жванецким, Аркановым и т.д. Молодежь, пытающаяся им подражать, погрязла во вторичности, нередко от их опусов хочется плакать, а не смеяться. Так называемые, серьезные писатели в большинстве вообще исключили сатиру и юмор из своих произведений. То ли утратили чувство юмора, то ли вовсе никогда его не имели. Писатели же, пытающиеся работать в жанре сатиры и юмора не на потребу эстрады, а капитально, выступая с крупными произведениями, заранее обречены лишь на временную, сиюминутную удачу. Подобные произведения – вчерашний день. В этом жанре уже сказал своё слово Салтыков-Щедрин, как, например, Крылов – в басенном искусстве. Даже такие вещи, как «Чонкин» Войновича, не очень значительное явление в нашей литературе.
Манера смешивать комическое и трагическое была заметна ещё у Гоголя, который в повести «Старосветские помещики» умелым приёмом заставляет читателя поочередно то смеяться, то плакать. Но Гоголь выдавал «на гора» и сатиру в чистом виде: «Ревизор» и др. В повестях Довлатова просматривается линия на полное слияние сатиры и юмора и «серьёзной» прозы. Отдельно сатира и юмор, по-моему, уже не нужны. Этот жанр изжил себя.
В целом, манеру письма Сергея Довлатова можно охарактеризовать как ироническую, что наиболее соответствует окружающей нас действительности. Ведь в повседневной жизни трагическое и комическое неразделимы, а ирония превратилась в единственную защиту от жестоких ударов судьбы.
Язык Довлатова, можно сказать, сух в отличие от сочного, образного языка того же Гоголя да и некоторых писателей-современников: Войновича, Венедикта Ерофеева и др. Но у всех у них – другая школа, всё это – романтическая проза. Традиция Довлатовского языка восходит к реалистической прозе Пушкина и Лермонтова. Там, в «Повестях Белкина» и «Герое нашего времени», как и в повестях Довлатова, главное – не внешнее, образное насыщение строки, а краткость и точность изложения. Довлатов не многословен, как Достоевский, а лаконичен подобно А. В. Чаянову в его романтических повестях, Глебу Алексееву. По-моему, время крупных многословных произведений прошло. Даже «сумасшедший» XX век не позволял подолгу засиживаться над пухлыми многотомниками, а тем более век нынешний. Будущее – за сжатым, динамичным, немногословным стилем.
Довлатов, подобно своим героям-зекам из повести «Зона», строго и экономно расходует языковые средства, добиваясь предельной точности повествования.
И еще одна особенность выгодно отличает Сергея Довлатова от предшествующих писателей. Подобно тому, как он соединяет в одно целое и органическое разные литературные жанры, точно также соединяет он и полярные, считавшиеся антагонистическими понятия добра и зла. У Довлатова нет положительных и отрицательных героев, нет плохих и хороших людей. У него есть просто люди. Люди как они есть, со всеми своими достоинствами и недостатками. Это, поистине, новое в русской литературе. Даже Василий Шукшин, немного приблизившись к подобному пониманию жизни в своих произведениях, как бы приоткрыв только дверь, сам ужаснулся увиденному за ней и захлопнул, вернувшись к проверенному десятилетиями тоталитарной коммунистической диктатуры социалистическому реализму. А что же говорить о других? Все искали ад вне души человеческой, ссылались на обстоятельства, проклинали сталинизм и репрессии, как это делал Солженицын. Как будто сталинизм и репрессии нам подкинули из-за бугра мacoны или еще кто. И только Довлатов сказал, что сталинизм – это мы сами. Это наше собственное порождение. Он сидел внутри каждого из нас и при благоприятном стечении обстоятельств выполз наружу. Говоря словами писателя: «ад – это мы сами».
Подобно Довлатову, близко подошел к пониманию этого тоже эмигрант, писатель Юрий Мамлеев, но он, по-моему, не видит в человеке ничего положительного, низводя его до уровня животного, что, в обшем-то, тоже недалеко от истины, но всё же. Ведь даже в той же зоне, за колючей проволокой, где человек вынужден жить в нечеловеческих условиях, сохраняются свои моральные ценности, свои представления о справедливости, о человеческом достоинстве.
Принцип нашего государства, наглядно представленный в строчке известной революционной песни: «Кто был ничем, тот станет всем», убедительно доказывает правильность утверждения Довлатова, что ад – это мы сами. Всё наше государство держится на принципе взаимозаменяемости. Все наши правители вышли из народа и любая кухарка легко смогла бы управлять государством, как и любой правитель – заменить кухарку. Ничего бы от этого не изменилось. Как ничего бы не изменилось в повести «Зона», если бы кто-нибудь, например, поменял местами вохровцев и заключенных. Жизнь лагерного барака в принципе почти не отличается от жизни солдатской казармы. Не беря во внимание несущественное внешнее различие, моральный уровень тех и других одинаков. Вохровцы любят то же самое, что и заключенные и ненавидят то, что ненавидят зеки. И те и другие – в неволе. Даже говорят они на одном «приблатнённом» языке.
Несмотря на то, что Сергей Довлатов пишет о таком мрачном месте, как лагерь для заключенных, его повесть выгодно отличается от модной сейчас «чернухи». Он не описывает ужасных сцен, не смакует подробностей, но говорит правду и только правду. Как на суде совести. Довлатов, не вдаваясь в крайности, медленно, но неуклонно разрушает социалистический реализм – этот отголосок первобытного искусства, когда древний человек слепо верил в то, что, если он нарисует проткнутого копьем мамонта, то непременно так оно и будет в действительности.
Вспоминая недавние, весьма робкие попытки некоторых писателей-соцреалистов развеять миф и наконец-то сказать правду, становится просто неловко за тот ажиотаж, поднятый в своё время вокруг их произведений нашими горе-критиками.
Например, нашумевшая повесть Юрия Полякова «Сто дней до приказа», якобы вскрывшая неуставные отношения в армии. Но даже невооруженным глазом была видна вся её фальшь, дополнявшая соцреалистический миф о доблестной Советской Армии новыми подробностями типа анекдотической ситуации в буфете, когда призывники, узнав, что деньги в часть везти нельзя, в течение двух дней «обпивались «Байкалом» и объедались эклерами». (Насколько мне не изменяет память – сужу по собственному горькому опыту – призывники обычно «обпиваются» водкой, но не «Байкалом»).
А уж о «Детях Арбата» Рыбакова и говорить нечего. Это какая-то сказка для маленьких детей, где тюрьма и лагерь выглядят как дом отдыха. В этом смысле «Один день Ивана Денисовича» Солженицына куда выше.
Оставаясь несколько традиционным в манере изложения и в языке, Довлатов постоянно обновляет форму своих произведений. В этом отношении заслуживает внимания «Компромисс», хоть и «Зона» по форме весьма ощутимо отличается от привычной нам соцреалистической прозы. «Компромисс» – это как бы цикл рассказов, поводом к каждому из которых послужил тот или иной газетный материал главного героя повести. Это своеобразный жизненный подтекст к газетной официальщине. Во многих рассказах автор балансирует на грани цинизма, но цинизм этот органичен и необходим, как воздух. Это та отдушина, без которой герой «Компромисса» задохнулся бы в затхлой, убивающей всё живое атмосфере Брежневских времён.
Но есть и еще одно действенное средство, чтобы уйти от пошлой, отупляющей действительности – алкоголь. К помощи этого средства прибегают герои всех трёх повестей. Наиболее удручающа в этом отношении судьба экскурсовода Пушкинского заповедника. Если у героев двух первых повестей есть впереди какая-то жизненная перспектива, то герой «Заповедника» обречен. Перед ним всего два пути – либо спиться от тоски, либо уехать вслед за женой за границу, что для него почти что равно первому.
Обращает внимание новаторская манера Довлатова максимально приближать речь своих персонажей к действительной живой речи простонародья. Автор не пошлит, но и не кокетничает с читателем, смело обращаясь с речевым материалом. В случае необходимости вводит в речь героев и нелитературные выражения. Это тоже примета нового времени, хотя еще Пушкин обращался в некоторых стихах к подобному пласту лексики русского языка. Из современников Довлатова подобное практикуют Юз Алешковский, Эдуард Лимонов, некоторые молодые прозаики.
Сергей Довлатов не радует читателя счастливыми концовками. Все три его повести заканчиваются на пессимистической ноте. Героя «Зоны» за пьяную драку препровождают на гауптвахту, герой «Компромисса» на слёте бывших узников фашистских концлагерей, завершившемся грандиозной попойкой, прощается с журналистикой, от героя «Заповедника» уезжает за границу жена с ребенком и он пускается в одиннадцатидневный запой. Строгий морализатор, возможно, упрекнет писателя в беспринципности, в безыдейности, в нелюбви к родине, еще в чём-нибудь.
Пусть упрекает. Всё это действительно есть в произведениях Довлатова, как есть всё это и в окружающей нас беспросветной расейской действительности.
Основное, что выносишь из произведений писателя, это то, что Довлатов любит человека, человека как такового, без ненужного нагромождения всяких идей и принципов. Повести его добры, хоть и пессимистичны, а это главное. Довлатов не учит, не морализирует, не клеймит, он как бы предупреждает: люди, будьте бдительны, ад – это мы сами! А коль так, – не помогут никакие рыночные отношения и прочее. Чтобы что-нибудь изменить в жизни, нужно прежде всего изменить самого себя. Нужно уничтожить зло прежде всего у себя внутри, тогда не станет его и в мире.

Следующий анекдот

Мы заметили, что с вашего адреса поступает очень много запросов.

Научная электронная библиотека disserCat — современная наука РФ, статьи, диссертационные исследования, научная литература, тексты авторефератов диссертаций.

Следующий анекдот

Мы заметили, что с вашего адреса поступает очень много запросов.

Следующий анекдот

Мы заметили, что с вашего адреса поступает очень много запросов.

Читайте также: