Погодин р шутка копилка что у сеньки было
Обновлено: 22.11.2024
Много есть хороших детских писателей, но рассказы Радия Погодина про детей - это что-то уникальное, выходящее за рамки привычной детской литературы.
Прочитала эту и две другие книги Радия Погодина ("Кирпичные острова" и "Земля имеет форму репы") своему восьмилетнему сыну. У меня это чтение вызвало очень сильные эмоции, сын же слушал с большим интересом - когда закончили читать "Кирпичные острова", тут же принёс "Что у Сеньки было": - Мама, читай!
Сложно подобрать слова, чтобы описать свои впечатления. В голове звучит только: - "Как же тонко!" "Как же глубоко!" "Какая необыкновенная мудрость, выраженная так просто, так объемно и так ненавязчиво!"
Красота слова, которая звучит как музыка, которая имеет ритм, рисунок, вариации.
Наверное, хорошо, если эту книгу (даже если ребенок читает сам) Вы прочитаете вслух - и потому, что рассказы Радия Погодина богаты разными голосами, разным настроением, и потому, что сможете вложить свою интонацию, свои акценты, зная то, как лучше воспримет именно ваш ребенок) Прочитаете неспешно, прочитаете в обнимку с ребенком.
Очень нужна такая литература в наше суетное время.
Наверное, для тонко чувствующих детей - можно и с 6 лет. А для всех деток - в 8 лет, мне кажется, самое то.
Рисунки Юрия Михайловича Данилова, действительно, составляют прекрасный дуэт с самими рассказами! И эти рисунки можно читать как отдельное произведение, рассматривать, как "всего" несколько штрихов - и понятен характер мальчика, и видна милота малюсенького поросенка, и ощущается, какая она - трава - на ощупь.
Следующий анекдот
Воспитательница проходила. Заглянула к ним в комнату. Видит, никого нет в комнате, а на столе записка. Прочитала воспитательница эту записку − и быстрее к директору. Прочитал директор эту записку − и скорее к телефону.
За окном темень. Если лицо к стеклу вплотную приблизить, станет заметно, как на улице кипит снег. Как ветер мнёт его и швыряет. Это пурга сигнал подаёт: мол, я уже здесь, я уже возле самых домов − сейчас дохну во всю силу.
Позвонил директор по телефону, вызвал секретаря райкома. Говорит в трубку, а сам от волнения на месте стоять не может, ходит вокруг стола.
− Беда, − говорит, − у меня мальчишки из интерната на остров ушли. В проливе на голом льду их пурга застигнет. В проливе пурга с двойной силой дует. Унесёт она ребят в океан.
− Понял вас, − сказал секретарь райкома. − Как мальчишек зовут?
− Крылов, Емельянов, Уральцев и с ними один дошкольник Стас.
− Ясно, − сказал секретарь райкома. − Родителям на зимовки не сообщать. Принимаю меры. − И трубку повесил. Но повесил он её всего лишь на одну секунду. И опять поднял. И поднимал несколько раз, чтобы всем, кому нужно, сказать.
Капитану порта сказал:
− Тревога. Поднимайте моряков, пусть верёвки берут, фонари электрические захватывают. Мальчишки-малыши на остров пошли.
Начальнику гидрологов сказал:
− Тревога. Выводите вездеходы в пролив. Идите к океану. Трое мальчишек из интерната и один мальчишка-дошкольник в проливе в пургу попали.
На остров позвонил, командиру лётчиков и начальнику метеорологов сказал:
− Тревога, товарищи. Поднимайте людей. Идите с острова навстречу портовикам. Четверо малышей в проливе.
С главным охотником-звероловом поговорил:
− У тебя тут собачьи упряжки имеются?
− Есть. Несколько ихотников-звероловов по делам прибыли.
− Пусть выводят собачьи упряжки. Пусть идут на них к океану впереди вездеходов. Четверо мальчишек в пургу попали.
Ещё позвонил командиру военной части. И на севере, на краю земли, солдат-пограничник в дозоре стоит − бережёт от врагов нашу Родину.
Поднялись по тревоге солдаты. Стали цепью. Двинулись в пургу, чтобы искать за каждым ледяным бугром, в каждой каменной щели. Всюду, где глаз в такую темень достанет. Всюду, где руки нашарят. Всюду, куда ноги в такую пургу дойдут. Мальчишки-малыши лёгкие, в тёплых шубах неповоротливые, их пурга далеко укатить может.
Потом секретарь райкома собрал остальных городских людей. Парикмахеров взяли, поваров, бухгалтеров, монтёров с электростанции, охотоведов, продавцов, учителей, которые помоложе.
Спортсменов-десятиклассников взял и сам с ними в пургу пошёл.
А мальчишки Лёнька, Коля и Санька спят под кроватями. Возле паровых батарей в тёплых шубах парятся. Дошкольник Стас слаще всех спит. Похрюкивает во сне и причмокивает.
Пурга валит людей. Идут они, друг с другом верёвками связанные. Свет от фонарей упирается в бешеный снег, не достигает вперёд дальше шага. Тревожно у людей на душе. Мнится им, что уже осилил ветер четырёх ребятишек. Катит их где-нибудь далеко.
Вездеходы гусеницами грохочут, только не слышно их грохота. Пурга всякий шум заглушает. На вездеходах прожекторы. Сильно светят, да только на четыре шага пургу пробивают.
Собачьи упряжки опрокидываются. Собаки ползут сквозь пургу на брюхе. А как ветер чуть-чуть ослабнет − бегом бегут. Ловят собаки каждый самый маленький запах − вдруг пахнёт ребятишками. Охотники-звероловы, люди к темноте да к пурге привычные, понукают своих собак:
− Давайте, милые. Почуйте ребятишек. Их спасти нужно.
Цепью идут солдаты. Молча идут солдаты. В таком аду хоть как кричи, крик даже до собственных ушей не долетит.
Один солдат, по фамилии Петров, в лунку провалился. Гидрологи во льду лунку пробили, чтобы зимнее море изучать в глубине. Намок солдат Петров и тут же на ветру его одежда заледенела.
Командир велел солдату в посёлок спешить, в больницу.
− Я же не больной, − сказал солдат. − Я только мокрый.
− Идите быстрее, − приказал ему командир. − Изо всех сил торопитесь.
Тревожные радисты шлют в пургу один только вопрос:
− Нет, − отвечают им из пурги.
На дальних зимовках поймали зимовщики такие радиосигналы. Приникли к приёмникам. Каждый думает: «Может, мой сын в беде, а не мой, так товарища». Плохо зимовщикам: далеко они, не могут на помощь броситься.
Директор школы устал по коридору ходить. Старый он был. Будь помоложе, он бы тоже пошёл в пургу.
Заглянул директор в комнату к пропавшим ребятишкам. Валенец из-под кровати торчит. Директор этот валенец ногой шевельнул. Не пустой, есть в нём что-то. Директор нагнулся, взялся за валенец и вытащил из-под кровати Стаса. Стас обратно лезет, сон свой досматривать. Директор под одну кровать заглянул, под другую. И из под каждой вытащил по мальчишке.
− Так, − говорит, − очень прекрасно, − говорит. − Объясните мне ваш поступок.
Мальчишки ещё не поняли со сна, в чём дело, почему у директора такое усталое белое лицо.
− Мы пошутили. Мы тут…
− Хорошо пошутили… − Директор сел на кровать, сгорбился. − Не раздевайтесь. Сейчас мы в одно место пойдём. Вы там, кому нужно, объясните про вашу шутку.
По дороге директор завернул к себе в кабинет, позвонил на радиостацию. Сказал радисту:
− Нашлись мальчишки. Они под кроватями спали. Это, извините, была шутка с их стороны. − И ещё больше сгорбился.
Радист тут же принялся посылать сигналы в пургу:
«Нашлись ребятишки… Нашлись ребятишки… Они под кроватями спали… Это была шутка с их стороны… была шутка…»
Услышали такой сигнал на зимовках. «Вот это да, − подумал каждый зимовщик. − Вот это порадовали. Может быть, среди шутников и наш сын дорогой…»
Директор вывел первоклассников Лёньку, Колю и Саньку и дошкольника Стаса из своего кабинета. Велел за собой следовать.
Школьные ребята, все как есть, в коридоре стоят, молча смотрят на шутников.
Выбрал директор троих парней посильнее. Велел им взять шутников за воротники. Сам Стаса взял. Таким образом улицу преодолели и очутились где нужно.
Доктора лечат солдата Петрова. Он весь поморозился в мокрой одежде. Едва до больницы добрался. Кроме солдата в больнице ещё много людей. У кого лицо поморожено, у кого руки. И другие люди всё приходят. С ног валятся от усталости. И у всех, кто приходит, что-нибудь поморожено.
− Вот, товарищи, − сказал директор. − Это и есть те самые ребятишки. Посмотрите на них. Пусть они вам ответят.
А что тут ответишь?
− Мы пошутили, − сказал Лёнька и полез вместе со Стасом под белый больничный диван − реветь.
Санька встал в угол лицом − ревёт.
Только Коля Уральцев остался стоять где стоял. Смотрит в пол − реветь не может. Слёзы у него не идут − на пути к глазам выкипают.
Молчат обмороженные люди.
А пурга за окном хохочет.
Следующий анекдот
Абыли у него мать и отец.
Пес Яша, свободной деревенской породы – и добрый и злой.
Кошка Тоня с котятами.
Десять простых овец.
Петух Петя с разноцветными курицами.
Изба высокая. А на окнах белые занавески.
Были у Сеньки огород с садом и деревня Малявино – тесовые крыши, насквозь пропахшая медом с окраинных лугов да горячими пирогами.
Все деревенские жители были Сенькиными.
Все птицы оседлые, все птицы пролетные, все букашки и золотые пчелы, вся лесная тварь и озерная, и та, что в реке, та, что в ручьях и болотах, по Сенькиному малолетнему разуму, жили – старались для него, Сеньки. И деревья, и неподвижные камни, и горячая пыль на дорогах. И небо. И солнце. И тучи.
За деревней, которую Сенька ощущал насквозь до последней щели в заборе, до оброненного случайно гвоздя, начинался другой мир – побольше Сенькиного. Сенька проникал в него только с самого краю, возле деревни.
Большой мир лежал на большом пространстве, для Сеньки невидимом, поскольку перегораживали его большие леса, а за лесами, как говорят, земля загибалась. В большом мире все было большое: и деревни, и города, и реки. Наверно, деревья и травы тоже были побольше.
Катили оттуда на толстых колесах машины. Там паровозы гудели. Новый трактор, который недавно пригнали в Малявино, тоже происходил оттуда.
Из большого мира, случалось, маршировали солдаты. С громкими песнями сквозь деревню. Грудь у каждого как бочонок, и на каждом всего навешено: и значков, и оружия. Сенька всякий раз маршировал с ними рядом.
Захлебывался от пыли и от восторга.
Когда войско проходило, унося свою шумную песню в другие деревни, задумывал Сенька поскорее расти. Только думал недолго – забывал быстро. Уйдет гулять по краю полей, ковырять кротовые рыхлые норы или заговорит с петухом встречным – и обо всем, о чем думал, забудет. Петух ему: «Ко-ко-ко…» И Сенька петуху: «Ко-ко-ко…» И друг друга поймут. «Не лезь, – скажет петух. – Я зерно для своих куриц отыскиваю». – «А я и не лезу, – ответит Сенька. – Я только смотрю. Я тебя обижать не стану».
Сенька с кем пожелает, с тем и поговорит. С теленком – по-теленочьи, со скворцом – по скворчиному. И по-собачьи мог. И по-букашечьи. Даже шмелей понимал.
Шмель к разговорам ленивый – некогда ему. Натужится, летит по-над самой травой из последних сил, словно вот сейчас упадет. Сенька прожужжит вдогонку шмелю по-шмелиному. Строго прожужжит: «Ж-ж-жу…» Мол, не жадничай – меду с цветков поменьше хватай, не то в иной день надорвешься. Вот как.
Устанет Сенька гулять, зайдет в любую избу:
– Здрасте. Дайте попить молочка. Мне до дому еще вон сколько идти, а я уже есть хочу.
– Садись, Сенька, – говорят ему люди-соседи. Молоко наливают в кружку. Отрезают мягкого хлеба или пирога – что найдется. Спросят: – Как живешь? – Еще и по голове погладят.
Поест Сенька, попьет и дальше направится. К старику Савельеву заглянет непременно.
– Дед Савельев, у тебя пчелы над ульями так и гудят – сердятся. Наверно, в ульях столько накопилось меду, что пчелам и посидеть уже негде… Дай медку полизать.
– А полижи, – скажет старик Савельев и нальет Сеньке меду на блюдечко.
Сенька и в сельмаг зайти может. В сельмаге ему пряник дают.
Один раз молодой тракторист Михаил подарил Сеньке в сельмаге четвертинку вина белого. Сенька ее принял очень серьезно. Домой отнес.
Сенькина мама изловила тракториста на улице.
– Леший! – кричала она. – Дурак последний! – кричала она. И запустила в трактористову голову подаренной четвертинкой.
Тракторист поймал ее на лету и поблагодарил вежливо.
– Спасибо, – говорит, – за угощение.
Потом он дал Сеньке селедку. За селедку мамка ругалась тоже, но не выбросила – съели с луком.
– Ну и леший! – говорила она. – Ну и черт шальной!
Один раз Сенька даже к председателю заявился в гости.
Одинокого, молчаливого председателя Сенька тоже определил туда, в большой мир. Председатель ходил под дождем и под солнцем без шапки. Сеньку по голове не гладил. «Как живешь?» – не спрашивал. Как-то раз только остановился над Сенькой, разглядел его с высоты и сказал:
– Долго будешь ходить в сопливых?
Сенька надулся, крикнул вверх, в председателево лицо:
– Мне и так хорошо!
Председатель наклонился, чтобы рассмотреть его с близкого расстояния.
– Хорошо, говоришь? Только зря ты так думаешь, будто тебе хорошо. По правде, тебе еще просто никак.
– Сам ты не знаешь, – возразил ему Сенька.
А когда в гости заявился, спросил прямо с порога:
– А я не ем, – сказал председатель. – Я пью.
– А ты чего пьешь?
– Да вроде лекарство пью.
Председатель налил в ложку лекарства, совсем две капли.
– Ты не жалей, – сказал ему Сенька. – Ты мне налей в стакан.
Председатель почему-то лицом потемнел, стряхнул лекарство с алюминиевой ложки и ложку полотенцем вытер.
– Это лекарство невкусное, для грустных людей оно. А ты вон какой весельчак. Я тебе лучше конфету дам.
Сенька конфету схрустел вмиг. Оглядел избу. А жил председатель у одинокой бабки Веры за занавеской. Не накрепко жил, будто сам у себя был гостем.
– Так и живешь? – спросил Сенька.
Сенька потоптался возле стола, навздыхал, намигал вправо-влево и уставился в белые половицы. Вместо прощания сказал:
– Ладно, я к тебе еще раз приду.
Но только к председателю не заявлялся. А когда вспоминал председателево жилье за ситцевой занавеской, его словно холодом обдавало, словно ветер из многих щелей, а заткнуть-то их нечем. От такого сквозного ветра надобно бежать к мамке и, взобравшись к ней на колени, сидеть тихо, ощущая телом тепло и любовь.
Кроме деревни Малявино с окрестной пахучей землей, кроме большого мира с дорогами и лесами, был у Сеньки еще третий мир – «огромадный». Сенька не видел его даже с краешка, но знал, что он где-то есть, там, далеко-далеко.
В «огромадном» мире все «огромадное». Высоченные города с башнями. Широченные реки с пароходами. Синие моря с каменными островами. И великие океаны, у которых нет ни конца, ни края, ни середины.
«Огромадного» мира Сенька боялся. Он иногда думал: «Если уйти в такую даль, то как же меня отец с матерью докричатся? Как же деревенские жители-соседи могут меня по голове погладить?» Всего один раз видел Сенька пришельца из того «огромадного» мира не на картинках, не на белом светящемся полотне, а прямо над головой.
Сверкающий аэроплан пронесся над самой деревней. Рожь полегла. Березы и елки ходуном заходили. Озеро волной заплескало. И долго в ушах грохот стоял, а в глазах пелена. Старики вслед самолету шапки сняли. Бабки перекрестились. Мужчины и женщины говорили друг другу сморенными голосами:
– Ну-у сила великая! Ну махина!
Парни грозили девушкам уйти в авиаторы. Девушки хохотали: мол, где вам самолетом рулить. Эко Чкаловы отыскались. Мальчишки и девчонки, которые постарше Сеньки, принялись мастерить самолет из дощечек, да у них ничего не вышло. А Сенька просто растопырил руки, загудел губами и полетел… Он летел, задрав голову. Летел долго. И облака кружились над ним. Он их касался пальцами. Потом он споткнулся и упал в лужу, истоптанную жирными гусями.
Мать отшлепала его: явился, глаз не видать, грязный.
Мать частенько пощелкивала его и поругивала, хоть вся вина Сенькина являлась в его малолетстве. И, наверно, поэтому в подзатыльниках материнских никогда не чувствовал Сенька зла – только любовь.
Следующий анекдот
Казалось бы детская книга написаная простым и ясным языком, но перечитывая ее сейчас в 45 лет получаю такое же, если не еще большее удовольствие чем в детстве. Открываю для себя интересные мысли и наслаждаюсь почти платоновским (похожим на Андрея Платонова — мне так кажется) стилем.
Читайте также: