Кундера шутка краткое содержание
Обновлено: 20.09.2024
Когда в 2015 году был опубликован английский перевод последнего романа Милана Кундеры «Торжество незначительности», он получил скептические отзывы. Диана Джонсон из The New York Times писала, что типичное кундеровское воздаяние женской телесности стало больше похожим на «ретроградскую похоть». Создавалось ощущение, что «те вещи, о которых Кундера пытается нам рассказать, утратили актуальность … что мир уже пережил те волнения, которые до сих пор беспокоят его самого».
Джонатан Ко писал в The Guardian о кундеровской «проблемной политической сексуальности», а Алекс Престон заявлял, что лучшие романы Кундеры — «Книга смеха и забвения» (1979) и «Невыносимая лёгкость бытия» (1974) — кажутся «слегка подростковыми и позёрскими… 20 лет спустя». Для тех из нас, кто вырос на романах Кундеры — этом очаровывающем сочетании игры, предельной серьёзности и, конечно, иронии — стало разочарованием увидеть столь лёгкую отмашку от его творчества. Романы Кундеры более современны и актуальны, чем когда-либо: его «Шутка» (1967) выходит далеко за пределы чешских реалий, остро заявляя нам о том, что происходит здесь и сейчас.
Действие первого романа Кундеры происходит в послевоенной Чехословакии, в период становления и даже восторженного принятия (особенно молодёжью) коммунизма. Это было время больших перемен, одержимого убеждения в их прогрессивности, когда неосторожное слово сомнения автоматически заносило в тебя список «свободомыслящих» или, что более опасно, «нежелательных» лиц. Государство и народ осуществляют нравственную цензуру: ничто не может быть лёгким или аполитичным, а частная жизнь перестаёт существовать. Всё, даже улыбка, становится объектом пристального внимания толпы.
В этих декорациях мы и встречаем Людвика, одного из кундеровских шутников, который посылает своей подруге открытку с несколькими циничными и провокативными фразами, чтобы одновременно рассмешить и шокировать её. Это кончается роковой ошибкой: шутка Людвика — принятая за чистую монету — зачитывается вслух в серьёзной обстановке студенческого трибунала, и все его бывшие друзья голосуют против него, требуя его исключения из коммунистической партии. Контраргумент о том, что эти фразы были частью личной переписки или невинной шутки, не принимается: «Они сказали, что я написал свои фразы на открытке, что любой мог прочесть их, что эти слова приобрели объективное значение и что к ним не было приписано ни одного замечания о моём настроении». Людвика исключают из университета и приговаривают к каторжным работам в моравских шахтах.
Для романа о столь чёрно-белом мире — мире блаженных и проклятых — в «Шутке» полно дидактической сложности: ваши собственные намерения — отнюдь не то, что вам кажется. Реакция Людвика на собственное изгнание столь же неоднозначна. Несмотря на то, что образ Людвика в глазах общества недосягаем для него самого, именно этот образ проникает внутрь него и разъедает: «Я стал понимать, что нет силы, способной изменить тот образ моей личности, который сложился в каком-то наивысшем третейском ареопаге, где решаются людские судьбы; я понял, что этот образ (сколь бы ни похож он был на меня) гораздо реальнее, чем я сам; что вовсе не он моя, а я его тень; что вовсе не он виноват, что не похож на меня, а в этой непохожести повинен я и что эта непохожесть — мой крест, который я ни на кого не могу возложить и вынужден нести его сам». Неуклюжие попытки Людвика отомстить своим обидчикам становятся частью мрачного грубого фарса, однако позже в книге, по мере изменения политической атмосферы, мы увидим самую злую шутку из всех — те, кто преследовал его все эти годы, смогли избавиться от пережитков прошлого и найти своё место в новых чешских реалиях: они будут счастливо жить, а Людвик останется изгоем. Перефразируя Кундеру, ничто не искуплено, но всё забыто.
В «Шутке» очень многое взывает к нашему времени: времени, когда газеты пишут о возможной смерти юмора, когда комики должны отказываться от шуток, которые ещё позавчера кормили их, и когда — чтобы придать забвению этих бунтарей — многолетние твиты и статьи могут быть вырваны из контекста и интерпретированы совсем не в качестве шутки — не так, как они задумывались. Защита иронии и юмора, которую Кундера провозглашает в «Шутке» и других своих книгах, имеет серьёзный характер: для него они становятся чуть ли не основными добродетелями, которые не должны быть поруганы или неверно поняты. Извечный девиз брюзги — «Никто не смеётся над моей шуткой громче, чем я!» — тот самый, которому противостоит Кундера, верно отмечая, что юмор — это не просто случайное удачное замечание или дозволенная острота. Наоборот, его «ненавязчивый свет разливается по всему широкому пейзажу вашей жизни». Вы либо верите в него, либо нет.
Противоположность такого юмора — китч, мир, из которого изгнана ирония. Смех в мире китча дело рискованное, пишет Кундера, ибо это может повлечь за собой смерть в глазах общества: «В империи китча властвует диктатура сердца … в империи китча ко всему нужно относиться предельно серьёзно». Это тот самый китч, который позволяет принять ретвитнутую статью или выход группы проплаченных клоунов в чёрной дизайнерской одежде за подлинную смелость или неожиданно предложить президентское кресло телезвезде, способной выступить с убедительной речью перед уже подготовленной аудиторией. Для тех, кто видит в этом абсурд, цена может быть высока. Франсуа Рабле, комедиант и литературный кумир Кундеры был, по его словам, был столь чудовищно порицаем «серьёзными» людьми, что чуть было не перестал писать вовсе.
А пока же те, кто недавно исходил грязью или упрощал факты в социальных СМИ, могут приободриться этими словами из другого произведения Кундеры, сборника «Смешные любови» (1969): «Любая человеческая жизнь весьма многозначна. Прошлое каждого из нас можно в равной мере преподать и как биографию почитаемого государственного деятеля, и как биографию преступника». Именно эта многозначность и есть источник иронии и смеха, который исчезает из нашего коллективного сознания. И с ним уходит и часть Западной цивилизации, за которую так долго сражались, которую так медленно отвоёвывали.
Следующий анекдот
Шутка - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шутка - читать книгу онлайн бесплатно, автор Милан Кундера СделатьПеревод с чешского Н. М. Шульгиной
Часть первая. ЛЮДВИК
Часть вторая. ГЕЛЕНА
Часть третья. ЛЮДВИК
Часть четвертая. ЯРОСЛАВ
Часть пятая. ЛЮДВИК
Часть шестая. КОСТКА
Часть седьмая. ЛЮДВИК, ЯРОСЛАВ, ГЕЛЕНА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Людвик
И вот спустя много лет я вдруг вновь очутился дома. Я стоял на главной площади (несчетное число раз я прошел по ней ребенком, мальчиком, юношей) и не испытывал никакого умиления; напротив, думал о том, что эта ровная площадь, над крышами которой (точно воин в старинном шлеме) возвышается башня ратуши, напоминает большой казарменный плац и что военное прошлое этого южноморавского города, встававшего некогда неприступным валом на пути венгров и турок, отметило его лик чертами непреодолимой мерзости.
После долгой разлуки меня ничто не тянуло на родину; я убеждал себя, что стал к ней совершенно равнодушен, и это казалось естественным: уже пятнадцать лет я не живу в этих краях, осталось здесь лишь двое-трое знакомых или товарищей (да и тех постараюсь обойти стороной), мама похоронена в чужой могиле, мною заброшенной. Но я заблуждался: то, что я называл равнодушием, на самом деле было ненавистью; ее причины ускользали от меня, поскольку на родине происходили со мной вещи и хорошие, и плохие, как во всех других городах, но это была ненависть; я осознал ее как раз в связи с этой поездкой: цели, ради которой я ехал, можно было достигнуть и в Праге, но меня вдруг неудержимо стал привлекать подвернувшийся случай сделать это в родном городе именно потому, что цель была циничной и низменной, глумливо освобождавшей меня от подозрения, что возвращаюсь я сюда ради сентиментальных вздохов по утраченному времени.
Я еще раз неприязненно оглядел безобразную площадь и, повернувшись к ней спиной, пошел по улочке к гостинице, где для меня был забронирован номер. Швейцар вручил мне ключ с деревянной грушей и сказал: "Третий этаж". Номер был неприглядный: у стены кровать, возле нее вычурный туалетный столик красного дерева с зеркалом, посредине маленький стол с одним стулом, у двери крохотный облупленный умывальник. Положив портфель на стол, я открыл окно: выходило оно во двор и на дома, обратившие к гостинице голые и грязные зады. Я закрыл окно, задернул шторы и подошел к умывальнику с двумя кранами - красным и синим; отвернул их на пробу - из обоих текла холодная вода. Оглядел стол: пожалуй, он еще сошел бы - бутылка с двумя рюмками вполне уместилась бы на нем, но хуже было, что за ним мог сидеть всего один человек - в номере не было второго стула. Я пододвинул стол к кровати и попробовал подсесть к нему, но кровать была чересчур низкой, а столик чересчур высоким, кроме того, кровать подо мной так сильно прогнулась, что мне стало сразу же ясно: она не только не годится для сидения, но и свое прямое назначение выполняет весьма условно. Я уперся в нее кулаками, затем лег на нее, аккуратно подняв ноги кверху, дабы ботинками не испачкать (вполне чистые) одеяло и простыню. Кровать провалилась подо мной, и я лежал в ней, как в гамаке или в узехонькой могиле; трудно было представить, чтобы на этой постели можно было улечься вдвоем.
Я сел на стул и, уставившись сквозь прозрачные шторы, задумался. Б это время из коридора донеслись шаги и голоса; это были двое, мужчина и женщина, они разговаривали, каждое их слово было отчетливо слышно: говорили они о каком-то Петре, сбежавшем из дому, и о какой-то тете Кларе, что глупа и якобы балует мальчика; затем раздались поворот ключа в замке, скрип открываемой двери, и голоса переместились в соседний номер; слышны были вздохи женщины (да, явно слышны были даже вздохи!) и твердые заверения мужчины поговорить с Кларой должным образом.
Я встал с уже созревшим решением; еще раз вымыл руки, вытер их полотенцем и вышел из гостиницы, хотя точно еще не знал, куда, собственно, держу путь. Но одно понимал четко: если я не хочу успех своей поездки (поездки достаточно дальней и изнурительной) подвергать риску из-за обычных неудобств гостиничного номера, я должен, при всем нежелании, обратиться к кому-нибудь из здешних знакомых с доверительной просьбой. Я постарался быстро перебрать в памяти забытых друзей времен молодости, но тотчас всех их отверг, хотя бы уж потому, что доверительность требуемой услуги вынудила бы меня перешагнуть через пропасть тех долгих лет, когда я с ними не виделся, - а к этому я вовсе не был расположен. Но тут неожиданно вспомнилось, что в городе, вероятно, живет один человек, переселенец, для которого я сам в свое время выхлопотал место и который, думается, будет рад представившемуся случаю отплатить мне услугой за услугу. Это был чудак, в ком болезненная щепетильность странно сочеталась с непоседливостью и переменчивостью - как мне известно, жена развелась с ним несколько лет назад просто потому, что он жил где угодно, только не с ней и их сыном. Сейчас опасался я лишь одного: не женился ли он во второй раз, ибо это усложнило бы исполнение моей просьбы. Итак, я поспешил к больнице.
Здешняя больница - целый комплекс корпусов и павильонов, разбросанных на обширной территории сада; я вошел в маленькую, невзрачную конуру у ворот и попросил дежурного за столом соединить меня с отделением вирусологии; дежурный пододвинул ко мне - к самому краю стола - телефон и сказал: "Ноль два". Я набрал ноль два и узнал, что доктор Костка ушел минуту назад и сейчас, вероятно, на пути к выходу. Я опустился на скамейку у ворот, дабы не разминуться с ним, и стал глазеть на мужчин, бродивших здесь в светло-голубых полосатых больничных халатах; и вдруг я увидел его: он шел задумчиво, высокий, худой, симпатично неприметный, да, это он. Я поднялся со скамейки и пошел прямо ему навстречу, словно намеревался столкнуться с ним; он поглядел на меня обиженно, но сию же минуту узнал и раскинул руки. Похоже, он был осчастливлен этой неожиданностью, и непосредственность, с какой встретил меня, весьма обнадеживала.
Я объяснил, что приехал около часа назад по одному незначительному дельцу, которое задержит меня здесь дня на два, и он тут же выразил радостное изумление, что моя первая дорожка в городе привела к нему. И вдруг меня покоробило, что пришел я к нему не без корысти, не ради него самого и что вопрос, который задаю ему (я бодро спросил, не женился ли он вторично), лишь симулирует искреннее участие, на деле же - расчетливо-практичен. Он ответил (к моему успокоению), что он по-прежнему один. Я обронил, что нам есть о чем поговорить. Он согласился, выразив сожаление, что располагает лишь немногим более часа, поскольку должен вернуться в больницу, а под вечер автобусом уехать из города. "Вы живете не здесь?" - ужаснулся я. Он уверил меня, что живет здесь, что в новом районе у него гарсоньерка, но "человеку одинокому часто бывает не по себе". Выяснилось, что у Костки в другом городе, за двадцать километров отсюда, невеста, учительница, причем с двухкомнатной квартирой. "Вы со временем переедете к ней? " - спросил я. Он ответил, что едва ли найдет в другом месте столь интересную работу, какую я помог ему когда-то найти здесь, и, несмотря на трудности, его невеста постарается переехать сюда и устроиться. Я стал проклинать (вполне искренне) неповоротливость нашей бюрократии, которая не в состоянии пойти навстречу мужчине и женщине, желающим соединиться. "Успокойтесь, Людвик, - сказал он мне с милой снисходительностью, - это отнюдь не так уж непереносимо. Пусть я и расходую немного больше денег и времени, зато мое уединение остается нерушимым, а я свободным". "Зачем вам так нужна свобода?" - спросил я. "А зачем она нужна вам?" - ответил он вопросом. "Я бабник", - сказал я. "Мне свобода нужна не ради женщин, а ради себя, - ответил он и продолжал: - Знаете что, зайдемте-ка ненадолго ко мне до моего отъезда". Ни о чем другом я и не мечтал.
Сюжет
Часть первая. Людвик. Главный герой романа приезжает в небольшой моравский городок, чтобы отомстить Павлу Земанеку, по вине которого он в своё время был изгнан из университета и отправлен в штрафной батальон.
Часть вторая. Гелена. Текст представляет собой поток сознания журналистки Гелены. Столкнувшись по работе с Людвиком, она влюбляется в него.
Часть четвертая. Ярослав. Приятель Людвика Ярослав размышляет о моравском фольклоре, в возрождении которого видит обновление чешской музыки. Своеобразным символом будущего Чехии для него становится его собственный сын.
Следующий анекдот
Шутка - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шутка - читать книгу онлайн бесплатно, автор Милан Кундера СделатьУслышь Людвик мой монолог, он мог бы сказать, что я неблагодарен. Нет, я знаю, он очень помог мне.
Тогда, в пятьдесят шестом, когда мы встретились в поезде, он скорбел над моей жизнью, сожалел о моих способностях и немедля стал обдумывать, как найти для меня работу, которая бы радовала и давала возможности применить себя. Я тогда поразился тому, как быстро и целенаправленно он действовал. Прежде всего поговорил у себя на родине со своим товарищем. Хотел устроить меня в тамошнюю среднюю школу преподавать естествознание. Конечно, это было чересчур смело. Антирелигиозная пропаганда шла тогда полным ходом, и принять в среднюю школу верующего учителя было почти невозможно. Впрочем, это понял и товарищ Людвика и придумал иной выход. Так я попал на вирусологическое отделение здешней больницы, где вот уже восемь лет на мышах и кроликах испытываю вирусы и бактерии. Что правда, то правда. Не будь Люд-вика, я не жил бы здесь, а значит, и Люции здесь бы не было.
Через несколько лет после моего ухода из госхоза она вышла замуж. Но остаться там не могла - муж хотел работать в городе. Судили-рядили, где бы им бросить якорь. И тогда Люция уговорила мужа перебраться сюда, в город, где жил я. Никогда в жизни не получал я большего подарка, большего вознаграждения. Моя овечка, моя голубка, дитя, которое я вылечил и напоил своей собственной душой, возвращается ко мне. Она ничего не хочет от меня. У нее есть муж. Но хочет быть рядом со мной. Ей нужен я. Ей нужно иногда меня слышать. Видеть на воскресном богослужении. Встречать на улице. Я был счастлив и думал в ту минуту о том, что уже не молод, что даже старше, чем кажусь себе, и что Люция, возможно, была единственным творением всей моей жизни. Разве этого мало, Людвик? Никоим образом. Этого достаточно, и я счастлив. Счастлив, да-да, счастлив.
О, как я обманываю себя! Как я упорно пытаюсь убедить себя в правильности выбранного пути! Как я похваляюсь силой своей веры перед неверующим!
Да, мне удалось обратить Люцию к Богу. Мне удалось успокоить ее и вылечить. Я избавил ее от чувства омерзения к телесной любви. И в конце концов уступил дорогу другому. Да, но принес ли я тем самым ей благо?
Ее брак оказался несчастливым. Муж - грубиян, в открытую изменяет ей, поговаривают даже - бьет ее. Люция никогда в этом не признавалась мне. Знала, это огорчило бы меня. Она показывала мне муляж счастья, а не настоящую свою жизнь. Но мы живем в небольшом городишке, где нельзя ничего утаить.
Я притворялся ангелом, несущим Люции спасение, а на самом деле был еще одним из ее растлителей. Я любил ее лишь один-единственный раз и отвернулся от нее. Я делал вид, что несу ей прощение, меж тем как ей было за что прощать меня. Она доходила до отчаяния, она плакала, когда я уезжал, а через несколько лет приехала-таки ко мне и поселилась здесь. Разговаривала со мной. Относилась ко мне по-дружески. Простила меня. Впрочем, иначе и быть не могло. Не часто случалось со мной в жизни такое, но эта девушка любила меня. Ее жизнь была в моих руках. В моей власти было ее счастье. И я сбежал. Никто не провинился перед ней так, как я.
И вдруг мелькнула мысль: а что, если иллюзорные призывы Божий служат мне лишь предлогом, дающим возможность уклоняться от моих человеческих обязанностей? Я боюсь женщин. Боюсь их тепла. Боюсь их непрерывного присутствия. Я страшился жизни с Люцией так же, как теперь страшусь перспективы навсегда переселиться в двухкомнатную квартиру учительницы в соседнем городе.
И почему, впрочем, пятнадцать лет назад я добровольно покинул факультет? Я не любил своей жены, что на шесть лет была старше меня. Я не выносил ни ее голоса, ни ее лица, так же, как и размеренного тиканья домашних часов. Я не мог с нею жить, но не мог и оскорбить ее разводом - она была добра ко мне и никогда ни в чем не провинилась передо мной. И вот однажды я услыхал спасительный голос возвышенного зова. Я слышал
Иисуса - Он призывал меня оставить свои сети.
О Боже, неужто и вправду это так? Неужто и вправду я так ничтожно смешон? Скажи, что это не так! Уверь меня! Отзовись, Боже, отзовись громче! Я совсем не слышу Тебя сквозь этот хаос невнятных голосов!
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. Людвик, Ярослав, Гелена
Вернувшись поздно вечером от Костки к себе в гостиницу, я был полон решимости рано утром уехать в Прагу, поскольку здесь мне уже ничего не светило; моя мнимая миссия в родном городе завершилась. Однако, к несчастью, в голове у меня царил такой сумбур, что до поздней ночи я ворочался с боку на бок на кровати (скрипучей кровати) и не мог заснуть; а заснув наконец, спал тревожно, часто пробуждался и лишь под утро погрузился в глубокий сон. Поэтому очнулся поздно, только к девяти, когда утренние автобусы и поезда уже отошли, и уехать в Прагу оказалось возможным только около двух пополудни. Я было совсем впал в отчаянье: в этом городе я чувствовал себя словно человек, потерпевший кораблекрушение; я вдруг невыносимо затосковал по Праге, по своей работе, по письменному столу в своей квартире, по книгам. Но что поделаешь. Стиснув зубы, я спустился вниз, в ресторан, чтобы позавтракать.
Войдя, осторожно огляделся - боялся встретиться с Геленой. Но там ее не было (скорей всего, она уже бегала по соседней деревне с магнитофоном через плечо и надоедала прохожим своим микрофоном и дурацкими вопросами); зато ресторанный зал был переполнен множеством иных людей; галдя и дымя, они сидели за своим пивом, черным кофе и коньяком. О ужас! Я понял, что и на сей раз мой родной город не даст мне возможности прилично позавтракать.
Я вышел на улицу; голубое небо, разорванные тучки, начинающаяся духота, чуть клубящаяся пыль, улица, убегающая к плоской широкой площади с торчащей башней (да, с той самой, что напоминала воина в шлеме), - все это овеяло меня грустью пустоты. Издалека доносился хмельной крик протяжной моравской песни (в ней, казалось, заколдованы были тоска, степь и долгие конные походы наемников-улан), и в мыслях всплыла Люция, история давно минувшая, что сейчас походила на эту тягучую песню и взывала к моему сердцу, по которому прошло (будто прошло по степи) столько женщин, не оставив там по себе ничего, так же, как и клубящаяся пыль не оставляет никаких следов на этой плоской широкой площади; она садится меж булыжников и, снова вздымаясь, с порывом ветра отползает дальше.
Следующий анекдот
Экранизация
В 1969 году кинорежиссёр Яромил Иреш (чеш. Jaromil Jireš ) снял по книге Кундеры фильм «Шутка». Сценарий фильма был написал Ирешем и Кундерой.
Читайте также: