Исторический анекдот как жанр
Обновлено: 27.12.2024
Шутка, блажь, анекдот
Не опубликовал в свое время неприглядные и интимные подробности из жизни византийского императора Юстиниана I и его двора историк VI века Прокопий Кесарийский. Все написанное про военные и дипломатические подвиги Юстиниана он опубликовал, а это либо побоялся, либо постеснялся. В XVII веке ватиканский библиотекарь Никколо Аллемани (кстати, грек по национальности) опубликовал рукописи Прокопия в греческом оригинале и в латинском переводе и назвал книгу по-гречески Aa (то есть «Анекдоты»), а латинское ее название было Historia Arcana (то есть «Тайная история»)
С тех пор в европейской литературе, можно сказать, официально появилась жанр анекдота про исторические личности и события, о которых в серьезных книгах и статьях писать было не совсем удобно. Особенно в этом жанре преуспели французы, Вольтер даже постарался его облагородить: «Анекдот — это то, что остается после обильной жатвы истории, это мелкие детали, которые мы подбираем, когда все остальное уже собрано». А во французском языке у слова l'anecdote появился синоним — historiette, то есть маленькая история (маленькая в обоих смыслах — и по размеру, и по отношению к историческому масштабу героя анекдота или события). Именно в этом виде — исторического анекдота — анекдоты впервые появились в XVIII веке в русской литературе.
Лишь к концу XIX века в русском языке в слово «анекдот» стали вкладывать тот смысл, который мы вкладываем в него сейчас. В этом смысле слово «анекдот» сейчас присутствует в русском, украинском, болгарским, сербском, хорватском и еще нескольких языках. В других европейских языках это слово есть, например, в английском an anecdote, немецком die Anekdote, французском l'anecdote. Но современный англичанин или американец, собираясь рассказать анекдот, скажет про joke, немец — про Scherz, француз — про blague (в дословном переводе все эти слова — «шутка»).
В начале слова не было
Понятно, что история анекдота начинается не с «Филогелоса», анекдот существовал всегда. Наверное, не будет преувеличением сказать, что он появился как разновидность коммуникаций в человеческом сообществе еще до становления членораздельной речи. Во всяком случае, достаточно взглянуть на уморительные проделки обезьян в стае, да и других животных тоже, чтобы не отказывать в чувстве юмора прямому предку Homo sapiens. Но само слово «анекдот» появилось в русском языке по историческим меркам совсем недавно, только в XVIII веке. Причем в виде исторических анекдотов, которые касались исключительно исторических фактов и персон и встречались в основном в мемуарной литературе.
Что было до «анекдота», его теоретики «не пришли пока к бесспорным результатам», как написано в одной из монографий. Фацеции (юмористические истории) в античные времена были, стихи и бытовые народные сказки веселого и порой фривольного содержания тоже были, но собственного жанрового названия анекдот не имел даже в те времена, когда риторика у древних из искусства превратилась в науку. Интересное исследование «Анекдот как жанр русской словесности» опубликовал в 2014 году преподаватель-славист Сорбонны Ефим Яковлевич Курганов (оно доступно в интернете и стоит того, чтобы его прочитать от начала и до конца). В нем доктор Курганов видит такую версию происхождения жанра анекдота: «В античности была выработана 14-членная система основных риторических форм. Первая четверка была такая: 1) басня, 2) повествование (рассказ, апофегма), 3) хрия, 4) гнома. Эта 14-членная система открывалась безличной сентенцией, афоризмом (гнома) и различными ступенями его усложнения: от басни и апофегмы к все более широкой и углубленной контекстуальности — к анекдоту (хрия). Причем хрия могла быть троякого характера — словесная (рассказ об остроумном ответе), деятельная (об удивительном поступке) и смешанная, то есть комбинирующая в себе оба типа (собственно анекдот)».
Разумеется, древний грек не говорил другому древнему греку: «Сейчас я тебе расскажу новую хрию, обхохочешься!» Он рассказывал анекдот, не задумываясь о его жанре, точно так же, как не задумываемся мы с вами. Но мы все-таки произносим слово «анекдот». Этимология слова «анекдот» хорошо изучена, желающие могут послушать об этом в интернете лекцию доктора философских наук Марии Сергеевны Неклюдовой из ШАГИ РАНХиГС. А если коротко, то исходно слово «анекдот» греческое и в дословном переводе означает «неизданное, неопубликованное».
Следующий анекдот
Русский анекдот представляет собой явление крупное и самобытное. Беда лишь в том, что как жанр открытый, свободный, злободневный он целые столетия внушал опасения властям и начальствующим лицам в области культуры. Зачастую его не столько игнорировали и принижали, сколько вообще отрицали его существование, делая вид, что русского анекдота просто нет и никогда не было. Эта пагубная инерция долго продолжала действовать. Уже во второй половине XX века (в 1984 году) великий фольклорист В. Я. Пропп в своей книге «Русская сказка» утверждал, что никакого русского анекдота нет и это всего лишь разновидность бытовой сказки. Между тем русский анекдот — совершенно самостоятельный жанр, имеющий свои законы, особенности построения, традиции, обладающий своим репертуаром сюжетов. Его совершенно законные права на существование очень долго не решались признать по вполне понятным причинам: этот мобильный, предельно динамичный жанр внушал опасность. Время от времени отдельные тексты анекдотов печатались в составе сборников ранних русских сказок, но крайне выборочно, с исключительной осторожностью.
Даже составлять собрания анекдотов поклонники этого самобытного жанра во многом побаивались, а уж публиковать тем более. Так, например, драматург А. Н. Островский, автор пьес «Гроза», «Бесприданница» и других шедевров, долгие годы собирал анекдоты, но не мог даже и подумать, что они когда-нибудь появятся в печати. Какие-то крохи из коллекции драматурга в 1961 году были включены в состав сборника «Русские сказки в записях и публикациях первой половины XIX века» (М.-Л., 1961). Пример с коллекцией анекдотов А. Н. Островского далеко не случаен. Это связано с общей весьма грустной тенденцией: корпус русского народного анекдота до сих пор не собран и не систематизирован. Однако помимо народного существовал еще и анекдот литературный, историко-биографический. Вокруг него в русской культуре второй половины XVIII — первых десятилетий XIX веков была образована богатая и разветвленная традиция. Были созданы целые циклы текстов, возник и утвердился круг блистательных рассказчиков и острослов. При этом важно помнить, что народный анекдот принципиально анонимен, он не имеет и не может иметь авторов. Литературный же (исторический) анекдот, несмотря на устную форму бытования, практически всегда имеет авторов и располагает целыми авторскими стилями.
В 1820−1830-е годы было предпринято несколько попыток запечатлеть в письменной форме феномен русского литературного анекдота. Первым это сделал А. С. Пушкин в записках, названных им «Table-talk» («Застольные разговоры»). Это первый опыт фиксации русского литературного анекдота. Причем А. С. Пушкин, как завзятый фольклорист, после каждого анекдота указывал, от кого он был им записан. Пушкин, как видно, готовил эту коллекцию к публикации в своем журнале «Современник», поэтому он стилизовал тексты анекдотов, сглаживал «острые углы». Еще в 1812 году начал записывать анекдоты П. А. Вяземский, создавая попутно и портреты рассказчиков и острословов. Через несколько десятилетий работы явилась его монументальная «Старая записная книжка». Собирая эту громадную коллекцию анекдотов, Вяземский явно имел в виду публикацию. Во всяком случае анекдоты, вошедшие в «Старую записную книжку», во многом лишены остроты и своей первозданной грубости.
Была также предпринята еще одна попытка закрепления на бумаге русского литературного, историко-биографического анекдота. Это коллекция Н. В. Кукольника, поэта, драматурга, романиста. Благодаря своим трагедиям, исполненным верноподданнического духа, он был официально признан самим императором Николаем I. Одновременно с этим Кукольник составлял коллекцию анекдотов, хотя на опубликование их никоим образом не рассчитывал, и анекдоты у него представлены в их первозданном виде: живые, точные, сочные, подчас грубоватые. Поэтому коллекция Кукольника имеет особую историко-литературную ценность. Она включена в настоящую антологию почти целиком, с отдельными купюрами во второй части.
В пушкинскую эпоху анекдот, пожалуй, пережил на русской почве высочайший свой расцвет. В самом деле, он запечатлевал целый срез дворянского быта, и при этом весьма значимый, поднимался до высокого литературного ряда (как рассказчики и собиратели анекдотов блистали А. С. Пушкин, П. А. Вяземский, Ф. И. Тютчев, Н. В. Гоголь, Н. В. Кукольник и другие), непосредственно проникал в ткань художественных текстов и, наконец, чрезвычайно ценился как особый род исторического свидетельства. Братья Гонкуры некогда образно заметили, что анекдот есть мелочная лавка истории. Сказано очень метко. Анекдот всегда представляет частное событие, случай (безымянен ли он или связан с известным лицом — это в общежанровом плане принципиального значения не имеет), который оказывается барометром, указывая на «температуру» общества, выступая как показатель нравов.
В анекдоте в обязательном порядке должны соединиться внешняя точность (даже доскональность) и внутренняя значительность. Это сочетание как раз и обеспечивает роль анекдота как особого рода исторического документа, открывающего важное через мелкое, тенденцию — через деталь. В крупной идеологической конструкции, отличающейся внешними масштабами, в парадном портрете, поражающем великолепием, анекдот чувствует себя не очень уютно — он там часто неуместен. Но если важно показать жизнь общества изнутри, если необходимо высветить бытующие в нем привычки, представления, вкусы, а также скрытые стремления, то тут-то и не обойтись без анекдота, тут-то он и выступает на правах исторического свидетельства. Причем и в фольклорном, и в литературном, историко-биографическом анекдоте на самом деле совершенно не важно, произошло ли в действительности то, о чем повествуется: не важно, что так было, а важно, что так могло быть.
Анекдот в первую очередь представляет интерес как живая, колоритная подробность, как показатель того, о чем же судачат в салоне, в дружеском кружке, на улице. Можно ли полностью доверять анекдоту? Этому коварному жанру ни в коей степени не следует доверяться и принимать его порождения за чистую монету. Ценность анекдота в другом: он совершенно незаменимый помощник в том, чтобы воссоздать картину нравов — живую, искрометную, убедительную. Тут-то анекдот и получает права исторического свидетельства, своего рода документа и становится актуальным и даже незаменимым. Встраиваясь в картину нравов, анекдот по-особому освещает ее, но и сам при этом начинает выглядеть чрезвычайно живо, убедительно, колоритно; иными словами, он оживляет и одновременно оживает сам. Причем особенно важен анекдот при построении биографии. Конечно, существуют биографии (в особенности официальные или героизированные), которые вполне могут обойтись без присутствия анекдота. Однако еще со времен античности (Плутарх, Диоген Лаэрций, Светоний) анекдот стал подлинным украшением биографии, ее необходимым компонентом. Он являлся своего рода голограммой, ибо способствовал тому, дабы воссоздаваемую личность можно было предельно емко, выразительно, непосредственно ощутить как живую.
В России подробное знакомство с культурой анекдота произошло еще в XVII столетии. Тогда, в основном через польское посредничество, появились многочисленные рукописные сборнички так называемых фацеций (это разного рода истории, подчас забавные) из жизни греческих философов и римских императоров. Затем появились сборники апофегм — образцы все той же западной литературы анекдотического содержания, чуть более значительно переработанные, но подлинной самобытности там еще было мало. Анекдот как самостоятельный литературный жанр стал утверждаться в России во второй половине XVIII века по модели французской рафинированной культуры. Переломным моментом стали эрмитажные собрания у императрицы Екатерины II, на которых появился и стал блистать обер-шталмейстер двора Лев Александрович Нарышкин. Этот знатный вельможа и одновременно простонародный балагур создал настоящую культуру анекдота. Он стал рассказчиком высочайшего класса (его устные новеллы представлены в настоящей коллекции). Собственно, с нарышкинских рассказов и острот и берет начало оригинальная русская анекдотическая традиция. Однако настоящий расцвет жанра, его подлинный апогей пришелся, как уже говорилось, на пушкинскую эпоху. Для этого были свои причины.
Именно к середине 1820-х — началу 1830-х годов жанр русского анекдота, можно сказать, окончательно сложился, определились, выкристаллизовались его внутренние законы и тенденции, установился репертуар сюжетов, круг и основные типы рассказчиков. Кроме того, в пушкинскую эпоху анекдот уже не просто стал реальным и полноправным участником литературного процесса, но и начал осмысляться как достаточно важный и ценный фактор отечественной культуры, который в силу устного характера своего бытования может забыться и исчезнуть. Иначе говоря, явственно стала обозначаться тенденция к сохранению жанра в национальной памяти. Происходило это, однако, при обстоятельствах достаточно драматичных.
После разгрома восстания декабристов русское дворянство потеряло свое прежнее влияние, что вызвало приток новых общественных сил (П. А. Вяземский назвал их «наемной сволочью»). Дворянской культуре, занимавшей до того главенствующее место в русской жизни, пришлось потесниться. Это неизбежно отразилось и на неписаных законах общественного поведения. Воспитывавшаяся на протяжении нескольких поколений культура общения перестала быть определяющей нормой. И, как прямое следствие этого, стал уходить в бытовую повседневность и анекдот, довольно быстро потеряв ореол литературного жанра, к которому неизменно обращались русские писатели. Тогда-то под анекдотом и начали понимать нечто легковесное, несерьезное, малозначащее. Именно в ходе острого осознания того, что жанр уходит, выдыхается, что блистательные его традиции меркнут, и были предприняты две фундаментальные попытки по спасению жанра: упомянутые выше «Table-talk» А. С. Пушкина и «Старая записная книжка» П. А. Вяземского. Показательно, что появились они в ходе острой и непримиримой борьбы с так называемым «торговым направлением» в литературе, в процессе отстаивания лучших ценностей, созданных дворянской культурой. В круг этих ценностей и А. С. Пушкин, и П. А. Вяземский включали не только создания архитектуры, музыки, литературы, но и совершенно особую сферу — устную словесную культуру, одним из ведущих жанров которой как раз и был анекдот.
Иначе говоря, внутреннее противоречие, несовпадение прогноза с результатом, преподнесение «небывальщины» как самой очевидной реальности и определяют в главном суть той эстетической игры, на которой как раз и строится анекдот. Причем подача художественного вымысла или во всяком случае события достаточно невероятного не просто «работает» под действительность, ибо необычность и нелепость не скрыты, не затушеваны, а подчеркнуты, выделены. Это и есть то главное, что определяет феномен анекдота. Хотя сфера бытования жанра устная, анекдот тем не менее представляет собой «особый вид словесного искусства» (Л. П. Гроссман). Он несомненно литературен. Жанр демонстративно «играет» под действительность, ибо на самом деле тексты, создающиеся по канонам анекдота, ни в коей мере не могут быть с этой действительностью отождествлены. Как точно подметил в свое время В. Э. Вацуро, в анекдоте главный интерес переносится с фактической на психологическую достоверность события. Но анекдот — это не только и не просто игра. Он важен и интересен как своеобразная летопись вкусов, предубеждений и предпочтений, живая, необычайно колоритная, психологически достоверная, в лучших своих образцах доставляющая чисто эстетическое наслаждение.
Выше уже говорилось о роли финала в анекдоте, то есть о том, что принято называть его пуантом или острием. Однако финал анекдота часто не просто неожиданен, но во многом и непредсказуем и зачастую даже как бы отделен от основного текста, не вытекает из него, противоречит ему, изнутри взрывая повествование, заставляя его играть и искриться. Так, в устной новелле знаменитого рассказчика пушкинского времени Дмитрия Цицианова по прозвищу «русский Мюнхгаузен»** (наиболее полная сводка его анекдотов представлена в настоящей антологии) об огромных пчелах — размером с воробья, живущих в обыкновенных ульях, — финальная реплика («У нас в Грузии отговорок нет: ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!») фактически не разрешает основное развитие действия, а спорит с ним, переворачивает его, кардинально смещает акценты. И только тогда рассказ и обретает истинную остроту, вырастает из рядового случая похвальбы и чисто бытового эпизода в подлинно художественный текст.
Именно заключительная реплика цициановского «остроумного вымысла» (формулировка А. С. Пушкина) до конца убеждает, что рассказчик, говоря о диковинных пчелах, отнюдь не стремится ввести слушателей в заблуждение. Он играет, импровизирует, творит, хочет изумить, озадачить, имея целью произвести чисто эстетический эффект. Именно совершенно неожиданный финал по-новому освещает весь текст. П. А. Вяземский однажды сказал, что француз, разрушая политические институты, не забудет остроумных слов, сказанных сто лет назад, даже если они принадлежат заклейменным аристократам. Это был укор многим его современникам, которые, ниспровергая дворянскую империю, заодно отрицали всю дворянскую культуру, и в частности культуру общения. Укор П. А. Вяземского и для нас должен явиться явным предостережением.
Анекдоты пушкинского времени и последующих эпох щедро, хотя и неравномерно рассыпаны по многочисленным и далеко не всегда опубликованным мемуарам, записным книжкам, дневникам, письмам, альбомам. С тех времен традиция собирания анекдотов на значительное время была прервана, и теперь этот некогда столь бурно искрившийся мир надо воссоздавать буквально по крупицам, по осколкам. В процессе собирания настоящей коллекции было освоено около 170 источников. Нынешняя антология представляет собой расширенное и дополненное переиздание сборника «Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века», который был опубликован в 1990 году в издательстве «Художественная литература» с нашим кратким предисловием; составление и примечания Е. Курганова и Н. Охотина (в 2003 году в издательстве «Материк» вышло 2-е издание). Но это только начало восстановительных работ. Наследие старинных русских рассказчиков и острословов не должно быть забыто.
Исторический анекдот — не просто часть русской культуры. Без анекдотов XVIII и XIX столетий невозможно в полной мере оценить и современность. Биографическая мелочь, этюд, выразительная деталь быта, психологическая характеристика, портрет исторической личности, представленной не в парадном мундире, а в халате, — из этих как будто незначительных и явно внелитературных форм вырос особый жанр, и вырос он в ходе противопоставления большим официальным формам. Может быть, именно поэтому анекдот всегда выполнял и выполняет до сих пор функцию дегероизации личности или того или иного исторического события. Анекдот раздевает реальность от оков общественных условностей.
Отталкивание от внешне грандиозных и во многом искусственных построений вывело в центр и сделало полноценным и востребованным жанром острый, резкий штрих, нелепый случай, невероятное реальное происшествие — то, что позже кристаллизовалось и оформилось в анекдоте. Точно так же и в XX веке неприятие советского официоза, потребность в дегероизации необычайно повысили художественный статус анекдота, мощно активизировали его творческий потенциал. Так, именно анекдот стал главным, определяющим материалом при оформлении художественного мира Сергея Довлатова. И именно анекдот историко-биографический, анекдот в пушкинском его понимании, и лег в основу «Соло на ундервуде» и «Соло на IBM». Эти тексты самым непосредственным образом восходят к «Table-talk» А. С. Пушкина и к «Старой записной книжке» П. А. Вяземского. Анекдот для андерграунда оказался просто необходим. Понадобилось буквально всё: его жанровая специфика, его традиции, его склонность к обнажению, к раздеванию реальности, к решительному соскабливанию с действительности слоев внешнего формального этикета. Анекдот в эстетическом подполье легко и органично, ничуть не изменяя себе, стал обвинительным документом, убедительным свидетельством аномальности мира.
Как в XVII−XVIII веках во Франции, как в России в пушкинское время, так и теперь анекдот не просто эксплуатируется в качестве удобной формы, а является носителем историософской концепции, служит особым способом восприятия реальности. Да, анекдот — мелочь, но мелочь крайне забавная, выразительная и чрезвычайно показательная. Он соединяет поколения, сцепляет разные эпохи, как, например, острый и яркий текст, записанный Нестором Кукольником:
«Незабвенный Мордвинов, русский Вашингтон, измученный бесполезной оппозицией, вернулся из Государственного совета недовольный и расстроенный.
— Верно, сегодня у вас опять был жаркий спор?
— Жаркий и жалкий! У нас решительно нет ничего святого. Мы удивляемся, что у нас нет предприимчивых людей, но кто же решится на какое-нибудь предприятие, когда не видит ни в чем прочного ручательства, когда знает, что не сегодня, так завтра по распоряжению правительства его законно ограбят и пустят по миру. Можно принять меры противу голода, наводнения, противу огня, моровой язвы, противу всяких бичей земных и небесных, но противу благодетельных распоряжений правительства — решительно нельзя принять никаких мер».
Анекдот — поистине неумирающий жанр, жанр, постоянно возрождающийся из пепла, дабы не прерывалась связь времен. В настоящем сборнике сведены вместе тексты одной только жанровой разновидности, которую можно назвать «историко-биографический анекдот». Цель такого отбора — дать читателю наряду с представлением о жанре представление о той или иной эпохе, о той или иной исторической личности. При этом мы старались отбирать такие анекдоты, которые вместе с конкретными (правда, далеко не всегда достоверными) историческими и биографическими подробностями содержат некую остроту, пуант, придающие рассказу литературную завершенность. Естественно, при размытости понятия о «смешном» в сборник попали и собственно анекдоты, и рассказы о забавных ситуациях, и bon mots (то есть своего рода «прото-тексты», из которых в процессе их распространения могли родиться жанрово чистые тексты). Весь корпус вполне условно разделен на несколько хронологических циклов, внутри которых дополнительно выделяются отделы, посвященные наиболее популярным рассказчикам или героям анекдотических историй.
Тексты анекдотов — жанра, в высшей степени обладающего свойством анонимности, — часто даются нами во «вторичных» вариантах, отражающих не изначальную, а скорее конечную, полученную в результате длительного бытования форму. В ряде случаев приводятся варианты одного и того же сюжета. Краткая ссылка на источник дается в конце каждого фрагмента: первая цифра обозначает номер источника в Списке источников, вторая — страницу соответствующей публикации. Исчерпывающий комментарий, немыслимый в издании данного типа, заменен аннотированным Словарем имен, в котором отражены сведения, помогающие понять исторический контекст анекдотических рассказов и происшествий.
По меньшей мере 17 веков назад в Европе уже публиковались сборники анекдотов
712 11 мин. .Первый известный историкам сборник анекдотов Philogelos («Любителям смеха») был на древнегреческом языке, включал 265 вполне современных анекдотов и датируется учеными IV веком н. э. Первые его переводы на европейские языки появились в середине XIX века, и в это же время анекдот выходит за научные пределы истории и фольклористики и становится предметом исследований литературоведов, культурологов, социолингвистов, психологов, этнологов, философов, а сейчас и специалистов по искусственному интеллекту. Современное анекдотоведение — солидная наука, которая ежегодно продуцирует сотни научных статей и монографий, дипломных работ и диссертаций.
Фото: Варвара Славущева, Коммерсантъ / купить фото
Фото: Варвара Славущева, Коммерсантъ / купить фото
Анекдот про искусственный интеллект
Что касается науки, то в чистом виде юмор анекдота практически могут использовать разве что гелатологи (психологи, которые лечат пациентов смехом). Для историков анекдоты служат важным и порой единственным источником данных о том или ином историческом периоде; для социальных психологов — маркером реальных настроений в обществе; для студентов — бесценным пособием по семантике изучаемого ими языка и реалиям стран, которые они не найдут в учебнике и не услышат на лекции. И так далее.
В 1994 году, когда было еще не принято говорить об искусственном интеллекте, а вывеска «Минцифры» на его министерстве даже в кошмарном сне не приснилась бы тогдашнему министру связи, впервые в мире в нашей стране в Питере была предпринята попытка научить компьютер рассказывать анекдоты. Можно сказать, что она удалась, но только частично, и вот почему.
Идея программы могла показаться примитивной. Это был генератор поговорок, который был основан на принципе ломки инвариантной структуры пословицы или поговорки и затем сращивании в одном предложении обломков двух пословиц. В основном получалась бессмыслица, но был и заметный процент настоящих перлов, например: «Не подмажешь — не отмоешь добела», «Новая метла хуже татарина», «Все будешь знать — рот не разевай», «Поспешишь — полюбишь и козла» и т. д.
На сегодня создана масса программ-шутников, работающих по тому же принципу случайных инверсий, включая генератор анекдотов. Только анекдоты он генерирует несмешные и нелепые по содержанию. Как показало время, легче было создать программу, которая может выдавать себя за человека. С таким искусственным интеллектом можно вести беседы, но со звериной серьезностью, он начисто лишен чувства юмора.
Искусственный интеллект (ИИ) способен порождать лишь гномы, выражаясь терминологией античной риторики, то есть аксиоматические мудрости древних мыслителей типа «Познай самого себя», «Всему свое время» и т. п. До хрии, где есть начало и конец, ИИ не дорос и, судя по всему, никогда не дорастет. Так что можно смело дополнить список гном от ИИ главной мудростью: «Грешно смеяться над ИИ».
Следующий анекдот
1. Короткий устный рассказ с неожиданной остроумной концовкой. [Туркин] знал много анекдотов, шарад, 38 поговорок, любил шутить и острить. Чехов, Ионыч.
2. Разг. Происшествие, событие необычного характера. — Вот какой случился с Рудиным анекдот. Тургенев, Рудин.
[От греч. ’ανέκδοτος — неизданный]
Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
- Анекдо́т (фр. anecdote — краткий рассказ об интересном случае; от греч. τὸ ἀνέκδοτоν — не опубликовано, букв. «не изданное») — фольклорный жанр, короткая смешная история, обычно передаваемая из уст в уста. Чаще всего анекдоту свойственно неожиданное смысловое разрешение в самом конце, которое и рождает смех. Это может быть игра слов или ассоциации, требующие дополнительных знаний: социальных, литературных, исторических, географических и т. д. Тематика анекдотов охватывает практически все сферы человеческой деятельности. В большинстве случаев авторы анекдотов неизвестны.
В качестве алгоритма формы выступает пародическое использование, имитация исторических преданий, легенд, натуральных очерков и т. п. В ходе импровизированных семиотических преобразований рождается текст, который, вызывая катарсис, доставляет эстетическое удовольствие. Упрощённо говоря, анекдот — это бессознательно проступающее детское речевое творчество. Возможно, отсюда характерное старинное русское название — байка.
АНЕКДО'Т, а, м. [от греч. anekdotos — неизданный]. Вымышленный, короткий рассказ о смешном, забавном происшествии. Рассказывать а. Дней минувших анекдоты. Пшкн. || Самое такое происшествие. Вот какой случился а. || Выдумка, вымышленный случай (разг.). Не верю, это — а. ◊
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
анекдо́т
1. фольклорный речевой жанр, короткая смешная история с неожиданной концовкой
2. устар. занимательная история, как правило, об известных людях, часто без комического эффекта ◆ Но дней минувших анекдоты // От Ромула до наших дней // Хранил он в памяти своей. Александр Пушкин, «Евгений Онегин» ◆ И про них в свою очередь Анна Марковна знала и могла бы рассказать несколько тёмных и не особенно лестных анекдотов, но в их среде было не принято говорить об источниках семейного благополучия – ценились только ловкость, смелость, удача и приличные манеры. Александр Куприн, «Яма», 1915 г.
Фразеологизмы и устойчивые сочетания
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я обязательно научусь отличать широко распространённые слова от узкоспециальных.
Насколько понятно значение слова ундина (существительное):
Межнациональные анекдоты
Более богатую палитру стереотипных представлений о национальных характерах дают так называемые межнациональные анекдоты, построенные на шаблонном сюжете: представители разных наций, попав в одну и ту же ситуацию, реагируют на нее по-разному, в соответствии с теми чертами национального характера, которые им приписывают на родине анекдота. Но это общая картина, а аспирант Челябинского госуниверситета Максим Шаповалов проанализировал 200 межнациональных и мультинациональных анекдотов на французском и итальянском языках и обнаружил такую интересную статистику.
Наиболее часто в анекдотах современных латинян встречаются следующие национальности: американцы — 24% французских анекдотов и 26% итальянских, выходцы из африканских стран — 18% и 21%, немцы — 7% и 9%, итальянцы — 6% и 29%, французы — 38% и 8%, другие национальности (бельгийцы, швейцарцы и т. д.) — 7% и 6%.
Что же касается национальных стереотипов, которые довольно универсальны в западноевропейских межнациональных анекдотах, то в данном случае находчивость и смекалка были характерны для французов, итальянцев и русских в 53% французских анекдотов и 39% итальянских. Жадность и прижимистость немцев, бельгийцев, англичан встречается в 12% французских и 21% итальянских анекдотов. Глупость американцев, выходцев из Африки, португальцев высмеиваются в 21% французских анекдотов и 28% итальянских. Другие национальные гетеростереотипы (этностереотипы) фигурируют в 14% и 12% французских и итальянских анекдотов соответственно.
Неожиданно, правда? Насчет прижимистости немцев не писал редкий русский писатель-классик, а глупость американцев Михаил Задорнов за 30 лет, наверное, намертво вбил в наши гетеростереотипы. Но ведь наш родной универсальный гетеростереотип пьяницы (он же автостереотип, то есть представление о себе), который мы уже давно не отрицаем, а даже вроде как гордимся им, видят далеко не все французы и итальянцы, даже обидно за державу становится. Но, как говорится, против анекдота нет приема. Так что на самом деле русские (в расширительном смысле, то есть русскоязычные) в глазах по крайней мере французов и итальянцев далеко не всегда пьющие дураки, скорее наоборот.
В этом, собственно, и заключается, как пишут в своих диссертациях ученые, практическая значимость науки об анекдотах. Выражаясь научным языком, основа гелатогенных (порождающих смех) коммуникаций у всех людей общая, а особенности национального юмора вторичны и вполне могут оказаться ложными. Говоря проще, смеются все люди над одним тем же (комичностью ситуации, глупостью, жадностью, невоспитанностью, неуклюжестью, чрезмерным самомнением, похотливостью и т. д.), а национальные стереотипы, заложенные в анекдотах разных народов, не относятся к смешному, они лишь отражение истории, традиций и культуры данного народа.
Жанр-паразит
Как бы ни назывался в разных языках анекдот, в литературоведении его обычно считают сублитературным жанром. Название обидное, но бывают и хуже, например, в упоминавшейся выше работе Ефима Курганова ее автор пишет: «Басня, апофегма, хрия, гнома могли входить и в утверждение, и в опровержение, и в общее место, и в похвалу, и в порицание, и в сравнение, и в этопею, и в описание, и в рассмотрение вопроса, и во внесение закона. К нашим дням эту необычную функцию жанра-паразита смог сохранить только анекдот… Анекдот — своего рода жанр-бродяга, который готов приткнуться фактически где угодно, лишь бы была крыша над головой… Анекдот не выносит одиночества, предпочитая впиться в какой-нибудь жанр и затем паразитировать на нем, но паразитировать весьма своеобразно — питая и обогащая этот жанр… Поэтому уникальным жанром-паразитом является в наши дни именно анекдот».
Вот это уже не просто обидно, а даже оскорбительно для анекдота — «жанр-паразит». При этом Ефим Курганов явно не хотел его обидеть, напротив, он очень трогательно относится к анекдоту и к тому же противоречит сам себе: «Существовало некое общее жанровое поле, в которое он входил. Со временем поле исчезло, иссякло, а анекдот выжил, пройдя жесточайший естественный отбор… Анекдот не питается за счет других жанров, но питает их сам, освежая, обогащая, привнося разнообразие и глубину».
По-видимому, броские аналогии из общей и эволюционной биологии тут исходно не годятся. Уж если ими пользоваться, то слово «паразит» надлежало бы в данном случае заменить на слово «симбионт» (то есть взаимовыгодный сожитель), ведь именно об этом идет речь. Но и это не до конца будет верно, потому что анекдот благодаря «жесточайшему естественному отбору» (прямо по Дарвину!) выжил как самостоятельный вид (жанр) и ныне все больше и больше процветает, не нуждаясь ни во взаимовыгодном соседстве, ни тем более в патронаже какого-либо другого литературного жанра.
В отличие от литературоведов старой школы, которые закостенели на восприятии анекдота как «сублитературного» жанра, Ефим Яковлевич Курганов напоминает, что анекдот лежит в основе «Декамерона», «Повестей Белкина» Пушкина, «Мертвых душ» и «Ревизора» Гоголя, практически всего раннего творчества Чехова, всего без изъятий творчества Довлатова. К чему можно добавить: «…и многих других классиков и современных писателей».
Но и это не конец: по Курганову, современный роман, проиграв битву телесериалам, нуждается в прививке анекдотом: «Роман может погибнуть из-за анекдота, но если он спасется, то во многом тоже именно из-за анекдота. Раньше это было невозможным. Анекдот прятался в тени романа, боясь высовываться. Но теперь ситуация изменилась — анекдот формирует новое жанровое правительство, что решительно меняет дело».
Роман, по словам литературоведа, на наших глазах уже перерождается в сериал из анекдотов. Ефим Курганов отнюдь не интересничает, похожую позицию разделяют многие его коллеги по научному цеху литературоведов. Словом, похоже, что в литературоведении грядет анекдотическая микрореволюция, по итогам которой анекдот окончательно освободится от клейма сублитературы.
Анекдот, сэр?
Особняком в анекдотоведении стоит только британский юмор. Речь идет не об «английских» анекдотах, которые рассказывают у нас и в других странах, обрамляя их стандартными фреймами типа «Овсянка, сэр!» и характерной речевой маской подчеркнутой викторианской чопорности. В большинстве исследований настоящего английского юмора главной его чертой выступает самоирония англичанина.
Кроме того, в английском анекдоте часто отсутствует полная эксплицитность, то есть досказанность. И далее обычно поясняется, что это американцам требуется детальное разъяснение: для них неприемлема любая недомолвка или неконкретность — не поймут. По образному выражению ирландского фольклориста и писателя Шеймуса Макмануса, нужно бояться трех вещей: копыта лошади, рогов быка и улыбки англичанина, которые шутят всегда и везде и выражение их лица при этом не меняется.
Наверное, все так и есть, вернее было,— сегодня самоиронию и недомолвки в современных английских анекдотах искать придется долго.
Национальность блондинки из анекдота
Довольно большую долю в научных исследованиях анекдота составляет изучение его этносоциальных корней и особенностей. Речь идет, разумеется, о бытовых анекдотах, в классических исторических анекдотах эти особенности стерты. Что же касается бытового анекдота, то для простого человека и без исследований особенностей экивокации, характера логико-семантических и лингвокогнитивных механизмов и прочих сложностей априори ясно, что разные народы, разные социальные и возрастные группы рассказывают разные анекдоты.
Без всякой науки человек прекрасно понимает, что в чужой стране именно по ее анекдотам проще всего понять менталитет ее народа, точно так же, как по анекдотам молодежной когорты — понять глубину и направление поколенческого разрыва. Так оно и есть, ученые тут ничего принципиально нового не открыли, только раз за разом подтверждают гному «бытие определяет анекдоты, которые рассказывают про это бытие». Тем не менее практическая польза этого направления науки об анекдотах, несмотря на ее внешнюю неочевидность, может быть большая.
Вот, например, сравнительно недавнее исследование немецкого бытового анекдота о блондинках. Как показывает его автор, анекдоты о блондинках в форме короткого рассказа у немцев достаточно редкое явление, «среди всех форм текстового воплощения немецких анекдотов о блондинках наиболее частотной является форма шутливого вопроса» (например, «Почему блондинка ставит компьютер под стол? Чтобы он не упал со стола»). А это «противоречит установленной частотности форм текстового воплощения немецких языковых бытовых анекдотов в целом».
Ну и что? У нас тоже превалируют короткие анекдоты про блондинку (раньше такие рассказывали про милиционеров). Но вот что интересно: такие же по форме анекдоты про блондинок и у французов, и у американцев, и в других странах. По отношению к глупости и отсутствию культурных навыков все мы вне зависимости от национальности одинаковы даже в деталях. Разумеется, ни немец, ни англичанин, ни француз не поймет анекдота про Василия Ивановича и Петьку, точнее, он не поймет, кто это такие, потому что у них другие пары анекдотических героев, но анекдоты сюжетно те же самые, точь-в-точь! У немцев вместо незадачливого чукчи фигурирует туповатый баварец (в баварских анекдотах — берлинец), у англичан — валлиец или ирландец, у американцев — мексиканец или поляк. Фривольные анекдоты из разряда «муж уезжает в командировку» и у нас, и у них тоже практически одинаковы, на все лады повторяя сюжеты «Декамерона».
Наверное, иного и быть не могло при общих цивилизационных корнях, включая корешок «Филогелоса» и его более ранних предшественников. Во всяком случае, у народов с иной цивилизационной историей юмор несколько иной. Как показывает исследование лингвиста-востоковеда, профессора МГИМО Татьяны Михайловны Гуревич, на юмор в Японии накладываются достаточно жесткие цивилизационные ограничения, связанные с нормами поведения в условиях общества, построенного на принципах социальной и возрастной иерархии. По сравнению с европейским японский юмор более добродушен, для него не характерны язвительность, враждебность или грубость. Впрочем, под влиянием глобализации в Японии заметно меняются и смеховые ситуации.
Читайте также: