Анекдоты про сальвадора дали
Обновлено: 22.11.2024
Мне пять лет. Весна в деревне близ Барселоны, в Камбриле. Я гуляю в поле вместе с маленьким, беленьким и кудрявым мальчиком, он младше меня и, значит, я за него в ответе. Он едет на трехколесном велосипеде, а я иду пешком, подталкивая его сзади рукой. Мы проезжаем мост, у которого еще не достроены перила. Оглядевшись и заметив, что нас никто не видит, я грубо толкаю ребенка в пустоту. Он падает с высоты в четыре метра на уступи. Затем я бегу домой сообщать новость. И все часы пополудни полные крови тазы то и дело выносят из комнаты, где ребенку предстоит лежать в постели больше недели. Из непрерывного хождения взад-вперед и, главное, из стыда, который я почувствовал дома, я извлекаю сладкую иллюзию.
Я в маленьком салоне ем фрукты, сидя в кресле-качалке, украшенном плетеным кружевом. Огромные вишни из плюша усеивают это кружево на подлокотниках и на спинке кресла. Маленький салон граничит с входом, откуда мне видно самое важное. Ставни из-за жары закрыты снаружи, и внутри — прохладный сумрак. Не припомню, чтобы в течение дня я испытывал хоть малейшее чувство вины. В тот же вечер, на обычной вечерней прогулке, я чистосердечно наслаждался красотой каждой былинки.
Мне шесть лет. В салоне полным-полно визитеров. Все только и говорят о комете: если будет ясно, ночью ее можно будет увидеть. Некоторые достоверно утверждают, что если комета хвостом заденет землю, наступит конец света. У меня хватает духу с иронией воспринимать эти достовернейшие сведения. И все же от страха меня всего колотит. Служащий отца появляется в дверях и объявляет, что комета появилась на горизонте и ее можно видеть с террасы. Гости тут же хлынули на лестницу, а я в каком-то оцепенении остался сидеть на полу. Наконец, и я осмелел и двинулся к террасе. В коридоре мне попалась на глаза моя трехлетняя сестренка, путешествующая на четвереньках. Я остановился, после секундного колебания изо всей силы ударил ее по голове ногой — и побежал дальше, весь в горячечной радости от своей дикой выходки. Но сзади шел отец и видел всю сцену. Он тут же нагнал меня, схватил и запер до ужина у себя в кабинете.
Эта кара, помешавшая мне видеть комету, оставалась одной из самых нестерпимых обид моей жизни. Я так ревел, что потерял голос. Родителей это привело в полный ужас. Я понял, что подобные вещи можно использовать как военную хитрость — и не раз в дальнейшем пугал отца, зная, что он не устоит. Однажды, подавившись рыбьей косточкой, я бросился вон из столовой, надрывно кашляя и заходясь в судорогах. Мне и в самом деле было плохо, но с каким-то тайным удовольствием я преувеличивал и кашель, и судороги, безошибочно зная, чем привлечь к себе внимание растревоженной семьи.
Примерно в те же дни, как-то после полудня к нам домой явился доктор, чтобы проколоть ушки моей сестренки. Я полюбил ее еще нежнее с тех пор, как ударил ногой. Предстоящая операция казалось мне ужасно жестокой, и я решил помешать ей во что бы то ни стало.
Дождался, пока доктор сядет и водрузит на нос очки, собираясь начать работу. Тут я внезапно вломился в комнату, где меня никто не ждал, и веничком для пыли исхлестал доктору все лицо. Бедняга заплакал от боли и, опираясь на плечо моего отца, заковылял к выходу, сказав прерывающимся от рыданий голосом: "Никогда не думал, что он способен на такое, а я его так любил!" С того дня я полюбил болеть, чтобы над моей кроваткой как можно чаще склонялся старик, которого я довел до слез.
Мне 16 лет, и я учусь в коллеже братьев Maristes в Фигерасе. В дворик для отдыха надо выходить из классов по очень крутой каменной лестнице. Как-то вечером мне захотелось спрыгнуть с самого верха лестницы. Но я трушу, я в нерешительности — и откладываю на завтра исполнение своего жгучего желания. На следующий день, спускаясь с товарищами по лестнице, я поддаюсь искушению, совершаю фантастический прыжок, падаю, конечно, на ступеньки и скатываюсь до самого низа. Сильно ушибаюсь, но боли не чувствую. Меня охватывает огромная, невыразимая радость. И — о чудо! — я стал значительной фигурой для товарищей и братьев. Меня окружают, за мной ухаживают, обо мне заботятся, кладут на лоб холодные компрессы. Надо сказать, в то время я был болезненно застенчив. От любого пустяка заливался краской до ушей. Все дни, как отшельник, проводил один. И вдруг вокруг столько людей! У меня закружилась голова. Спустя несколько дней я повторил свой подвиг на второй переменке, пользуясь отсутствием брата надзирателя. Перед прыжком, чтобы привлечь внимание всего двора, я дико заорал. И снова расшибся, и снова, пьяный от радости, не чувствую ни синяков, ни шишек. Теперь всякий раз, стоит мне ступить на лестницу, мои товарищи смотрят на меня затаив дыхание.
Мне навсегда запомнился один октябрьский вечер. Только что прошел дождь. Со двора подымаются запахи мокрой земли и ароматы роз. В закатном небе очерчиваются легкие облачка, которые кажутся мне то крадущимися леопардами, то профилем Наполеона, то кораблем на раздутых парусах. Я стою на верху лестницы — нет, на вершине славы, и на моем лице играют ее отблески. Спускаюсь, ступень за ступенью, в полном молчании, под восторженными взглядами моих товарищей, которые тут же отводят глаза. И не хотел бы поменяться местами с самим Господом Богом.
Мне 22 года и я учусь в Школе изящных искусств в Мадриде. Перед выставкой на высшую художественную премию я заключаю пари, что сделаю конкурсную работу, ни разу не прикоснувшись кистью к полотну. И выполняю это условие: пишу заданный сюжет, с расстояния в метр набрызгивая на холст краски, которые образуют нечто наподобие удивительной живописи пуантилистов. Рисунок и колорит так точны и удачны, что я получаю первую премию.
На следующий год мне нужно держать экзамен по истории искусств. И мне представляется возможность блеснуть. Впрочем, я не особенно усердно готовился к экзамену. Поднявшись к трибуне, где заседало жюри, я вытащил первый попавшийся билет — и мне невероятно повезло. Это был тот вопрос, на который я и сам хотел ответить. Но, оказавшись перед публикой, я был охвачен внезапной апатией и находился как бы в ступоре. И неожиданно заявил, что не знаю меньше трех профессоров, вместе взятых, и отказываюсь им отвечать, потому что лучше осведомлен в данном вопросе.
Мне 29 лет — лето в Кадакесе. Я ухаживаю за Гала. Мы обедаем с друзьями на берегу моря, под вьющимся виноградом, оглушенные гудением пчел. Я на вершине счастья, вдобавок я уже ношу в себе зреющую тяжесть любви, она рождается и вцепляется мне в горло, как золотой массивный осьминог, сверкающий томительными самоцветами. Я ем четыре жаренных лангуста, политых слабеньким местным вином без претензий, но в этом-то и заключены изысканные секреты Средиземноморья.
Обед затянулся так, что превращается в ужин. Солнце садится. Мои ноги обнажены. Одна приятельница, которая всегда восхищается мной, уже не раз намекала на красоту моих ног. Это поистине верно в Ла Палис, но я считаю глупыми ее назойливо повторенные комплименты. Она сидит на земле, ее голова слегка опирается на мое колено. Вдруг она кладет руку мне на ногу — я чувствую еле ощутимую ласку ее трепещущих пальцев. И тут же вскакиваю, охваченный чувством ревности к самому себе, как если бы внезапно сам стал Гала. Отталкиваю свою поклонницу, бросаю ее наземь и топчу ногами что есть силы. Меня с трудом отрывают от нее, окровавленной
Я обречен на эксцентричность, хочу того или нет. Мне 33 года. Со мной только что говорил по телефону блестящий молодой психиатр. Он прочел в "Минотавре" мою статью "Внутренние механизмы параноидальной деятельности". Он поздравляет меня и удивляется точности моих научных познаний — таких редкостных в наши дни. Он хочет меня видеть, чтобы обсудить все это с глазу на глаз. Мы договариваемся встретиться вечером в моей мастерской на улице Гоге в Париже. Все последующие часы я возбужден этой предстоящей встречей и силюсь составить план — о чем мы будем говорить. Втайне я польщен, что мои идеи, которые даже среди самых близких друзей-сюрреалистов воспринимались как парадоксальная причуда, привлекли серьезное внимание в научной среде. Хочется, чтобы наш первый обмен мыслями прошел нормально и значительно. В ожидании гостя, я продолжаю по памяти свою начатую работу, — портрет виконтессы Ноайе. Работать на меди особенно трудно, нужно видеть собственный рисунок на пластине, отполированной до зеркального блеска. Я заметил, что детали легче различать при светлом блике. Поэтому, работая, я наклеил на кончик своего носа кусочек белой бумаги в три квадратных сантиметра. Отсвет этой белизны позволил мне отчетливо видеть рисунок.
Ровно в 6 часов позвонили в дверь. Я отложил в сторону медную пластинку и отворил дверь. Это был Жак Лакан, и мы тут же начали весьма серьезную беседу. Мы поразились, насколько наши взгляды, по схожим мотивам, противоположны утверждениям конституционалистов, которые были тогда в большой моде. Мы проговорили два часа в настоящем диалектическом сумбуре. Уходя, Жак Лакан обещал поддерживать со мной регулярные контакты для обмена мнениями.
После его ухода я долго размашисто ходил по мастерской, стремясь обобщить наш разговор и более объективно сопоставить те редкие расхождения, которые обнаружились между нами. Но не меньше меня заинтересовало, а точнее, обеспокоило, почему молодой психиатр так настойчиво разглядывал меня, что за странная улыбка скользила по его губам и отчего он еле сдерживал свое удивление. Предавался ли он морфологическому изучению моей физиономии, оживленной волнующими меня идеями? Я получил ответ на эту загадку, когда отправился мыть руки — при этом всегда особенно ясно видно, какие вопросы чего стоят. Но на этот раз мне ответило зеркало. Оказывается, на протяжении двух часов я рассуждал с молодым светилом психиатрии о трансцедентных проблемах, забыв отклеить квадратик белой бумаги с кончика носа! И не подозревая о смешном маленьком обстоятельстве, толковал важно, объективно и серьезно! Какой циничный мистификатор мог бы сыграть эту роль до конца?
Мне 23 года. Я живу в доме родителей в Фигерасе и пишу красками большое кубистское полотно у себя в мастерской. Почему-то потерялся пояс от домашнего халата, это затрудняет движения. Время от времени я беру электрический проводок и обматываю его вокруг талии. Но на самом конце проводка — маленькая лампочка. Что ж, тем хуже, я не хочу избавляться от нее и затягиваю ее на манер пряжки. Чуть погодя сестра предупреждает меня, что в салоне ждут визитеры, пришедшие без моего ведома. В дурном расположении духа отрываюсь от работы и вхожу в салон. Родители бросают неодобрительные взгляды на мой измазанный красками халат, но не замечают лампочки, свисающей с бедра. После взаимных представлений я сажусь. И лампочка, придавленная к креслу и моим задом, лопается с оглушительным треском бомбы.
Ах, эта память — она упорно оживляет какие-то незначительные происшествия моей жизни, а другие опускает.
В 1928 году я читал лекцию в моем родном Фигерасе. Председательствовали мэр и местные авторитеты. В зале было непривычно многолюдно. Свои разглагольствования я закончил яростным: "Мадам, месье, лекция закончена". Тон резкий, почти агрессивный. Зал не понял конца моей речи, а я был зол, что плохо следят за ходом моей мысли. Но как только я выговорил слово "закончена", мэр падает замертво у моих ног!
Невозможно описать, что тут поднялось, ведь этот человек был невероятно популярен и любим всеми, кто с ним работал. Юмористические газеты утверждали, что это я уморил его своей дикой лекцией. На самом деле его просто сразил внезапный приступ грудной жабы.
В 1937 году я должен был читать в Барселоне лекцию "феноменальная сюрреалистическая мистерия на ночном столике". Этот день совпал с мятежом анархистов. Часть публики все же пришла и, слушая меня, оказалась запертой в помещении, в котором, как и следовало, опустили железные жалюзи на окнах, выходящих на улицу. И все время, что я говорил, был слышен прерывистый шум перестрелки и взрыв бомб Иберийской анархической федерации.
На другой лекции в Барселоне седобородый врач в припадке безумия поднялся из зала и хотел меня убить. Беднягу связали и вывели.
Следующий анекдот
Сальвадор Дали является автором логотипа известных леденцов «Чупа-Чупс». Энрик Бернат, основатель компании, лично попросил у Дали помощь в создании лого. И вот, на старой газете из-под руки сюрреалиста появилось всемирно известное на сегодняшний день лого. Решение разместить логотип сверху леденца, а не сбоку, было тоже гениальным предложением Дали.
В качестве вознаграждения Сальвадор получил приличный гонорар и потребовал ежедневно поставлять ему коробку леденцов. С этими леденцами он приходил на детскую площадку, демонстративно распаковывая леденец, облизывая его и выбрасывая на землю. Процесс повторялся, пока Дали не оставался им полностью удовлетворен.
Следующий анекдот
Творчество и личность Сальвадора Дали (1904- 1989) всегда порождали немало споров, а его экстравагантное поведение и неординарность эстетических взглядов способны притягивать и отталкивать одновременно. Здесь собраны забавные истории, изречения, мысли, парадоксы и афоризмы Дали, а также газетные статьи, написанные при его жизни, причем автором многих из них выступает сам Сальвадор Дали. Все это не только помогает глубже понять живопись знаменитого художника, но и заставляет задуматься над тем, где проходит граница, разделяющая шуточный вымысел и правду, фантазию и реальность.
Сальвадор Дали. Чтоб повидать всё то, что видится в Дали
Художнику без музы никак, но гений некоторых настолько велик, что сил одной музы может и не хватить. Даже если муза очень мощная.
Можно ведь быть самой распрекрасной музой, а всем этим. творцам нужно от тебя только одно! Вдохновение. После чего они сразу отворачиваются лицом к холсту и всё, давай, до следующей картины.
Так и у Сальвадора Дали. Все, конечно, сразу вспоминают его жену Галу. Ну ладно, сразу же после слонов на длинных тонких ножках. Гала была мощна, но пока они не познакомились, музу ему как могла заменяла сестрица, Анна Мария.
Ей приходилось непросто, потому что брат, этот капризный засра. то есть впечатлительный юноша был невероятно капризным засра. то есть очень эксцентричным молодым человеком.
Например, когда он поступал в Академию изящных искусств, то принёс вступительный рисунок меньшего размера, чем требовалось. Его завернули, но до конца поступления было еще три дня. Дали успел к дедлайну, только новый рисунок был ещё меньше. Правда, такой мастерский, что его всё равно приняли. А потом потерпели несколько лет и выперли.
Если уж откровенно, сестра носилась с братом-гением, как с писаной торбой — восхищалась и нянчилась. И поначалу Дали на всех женских портретах рисовал только сестру. Она то так, то эдак сидела спиной к нему, лицом — к городу Кадакесу, а он её изображал и особенно волосы всё норовил выписать потщательнее. Так ему прям нравились волосы — сил нет.
Никакой управы на этих художников: насмотрятся картин Вермеера в пубертате — и рисуют потом волосы, рисуют.
Портреты сестры были прекрасны и безмятежны. Но это как с инстаграмом: на фотках ты в спортзале, с букетом и пьешь смузи из сельдерея, а в жизни тебя вот-вот уволят, лишний вес и молния на пуховике сломалась, бесит.
Анна Мария следила за судьбой Дали — особенно за тем, как Гала постепенно занимает его сердце, ум и мастерскую. Но в книге описала, что брат был совсем не рок-звездой в блестках, а обычным юношей, романтичным, спокойным, любящим живопись, семью и мурмурмур.
Мальчики вообще не очень любят, когда их считают обыкновенными, что уж говорить про гениев. Особенно про тех, которые годами выстраивают эпатажно-скандальный имидж.
Но волосы тщательно выписал всё равно.
Следующий анекдот
В это время за соседним столиком сидела девушка и уже давно заприметила, что это тот самый Сальвадор.
Когда он закончил трапезу и собирался было уходить. Он скомкал салфетку, но почему-то не выбросил её, а положил к себе в карман.
Тогда девушка, не растерявшись, подошла к нему и спросила: "Что он собирается сделать с этой салфеткой?"
Он улыбнулся и сказал, что дома выбросит её в камин, так, как это просто набросок.
Девушка попросила его подарить ей эту салфетку на память, так как он все равно собирается её сжечь.
Он спокойно достал из кармана пиджака салфетку. И сжав её в руке - протянул ей. И сказал:
"Если вы хотите, чтобы я вам подарил эту салфетку, с вас 20 000$."
Девушка сделала изумленное лицо. И спросила: "А почему же так дорого? Вы же все равно бы её сожгли"
Он сказал, что, скорее всего это будущий - шедевр. Так как на этот эскиз набросок - как на идею. Я уже потратил 20 лет. Но, ещё не написал картину.
p.s. К сожалению история умалчивает, что же за эскиз был на той салфетке.
Картина в заголовке не факт, что была тем самым наброском
ЭмоцииНайдены возможные дубликаты
9 месяцев назад Про Дали, конечно, интересно, но автор, когда же будут посты про осознание, намерение внешнее и внутреннее и прочее?Я бы прочитала.
Кстати, автор, как думаете с помощью Трансерфинга возможно ли выиграть джекпот?
Стыдно признаться, но я пробовала. Прошла ва-банк, но проиграла. раскрыть ветку 2 8 месяцев назад
Будут конечно. Жду вдохновение. Всему своё время.
раскрыть ветку 1 8 месяцев назад Ждём туториал) 9 месяцев назадНа склоне жизненных лет он с Галой оказался не очень богат. Типа, много хранили в наличке и потеряли на инфляции.
9 месяцев назадИменно - бла, бла, бла. Меркантильная Гала, заставляла Сальвадора подписывать чистые листы пачками. И не факт, что всё, что приписывают Дали, было создано им же. Увы, но моя история не выдумка.:-(
9 месяцев назад показать ещё 0 комментариев Похожие посты 1 год назадЧитайте также: